Ты довольно плохо ела, и бабушка регулярно использовала разговоры про животных, чтобы запихивать в тебя суп. Как-то раз бабушка кормила тебя супом и разговаривала с тобой про зверей.

– Вот ты кошка, – сказала бабушка, понимая, что морочить тебе голову придется долго, потому что супа в тарелке много. – А раньше ты кем была?

– Раньше я была котенком, – отвечала ты. – А до котенка я была девочкой.

– А кем раньше была курица? – продолжала бабушка, явно задумав вырулить на вопрос о том, что было раньше, курица или яйцо. В этот момент на кухню заглянул брат Вася, которому тогда было пятнадцать лет и который в силу возраста любил неразрешимые задачи.

– Курица раньше была цыпленком, – отвечала ты, заглатывая суп и не ожидая подвоха.

– А цыпленок кем был раньше? – настаивала бабушка.

– Цыпленок раньше был яйцом, – констатировала ты с довольной рожицей. Тебе, похоже, нравилось думать о том, что яйцо и цыпленок ничуть не дальше друг от друга, чем девочка и кошка. Тебе, кажется, нравилось думать, что если яйцо могло превратиться в курицу, то ничего неправдоподобного нет в превращении девочки в кошку.

– Ну хорошо, – сжалилась бабушка. – А кем раньше была лошадка?

– Тоже яйцом! – засмеялась ты. – Ну нет. Ну ладно! Я знаю, что жеребеночком.

И тут старший брат Вася не выдержал. Он вмешался в разговор, а когда он вмешивался в разговор с тобой и задавал вопросы младшей сестре, то бывал похож на Знайку из мультика.

– А вот скажи, Варя, что было раньше – курица или яйцо?

– Конечно, яйцо! – отвечала ты не задумываясь.

– А откуда же взялось яйцо, Варя? – Пятнадцатилетний Вася, двухметровый молодой человек, покупающий ботики сорок пятого размера, ликовал, заманивая сестру в древнюю ловушку. – Откуда же взялось яйцо?

– Его снесла курица! – В твоем голосе слышалась неуверенность некоторая, что ли.

– Так откуда же, Варя, взялась та курица, которая снесла это первое яйцо?

Ты задумалась. Знаешь, у детей бывает такой особенный способ задумываться о вечном, о неразрешимом. Такой особенный способ, когда напряжение словно бы собирается на маленьком лице в одну светящуюся точку. Но ты не любила долго задумываться. Ты любила решать проблемы с наскоку. Ты сказала:

– Васечка, самое первое яйцо снесла курица, которой не было. Она пришла, снесла яйцо и ушла.

– И где же она теперь? – неуверенно спросил Вася, понимая, что проигрывает диспут.

– Ее нет! – торжествующе заявила ты.

Уже тогда ты любила рисовать. И главное, у тебя получалось. В четыре года, я помню, ты нарисовала картину, которая впечатлила меня. Картина называлась «Лето», и изображены на ней были два зайца фантастической красоты. Один заяц был желтый, другой красный, и они бежали по зеленому лугу мимо едва заметной, буквально парой штрихов обозначенной девочки. Зелень луга занимала всю площадь листа, и выкрашен луг был не то чтобы одной аккуратной краской, как красят забор, а состоял из перетекающих друг в друга полутонов. На просвет сквозь зеленую траву видны были еще какие-то насекомые, а по траве рассыпаны были солнечные блики и зайчики.

– Зайчиков четыре, – пояснила мне ты. – Желтый, красный и два солнечных.

Это действительно была очень хорошая картина. То есть буквально совершенно не верилось, что четырехлетний ребенок мог нарисовать такое, не будучи всяким вундеркиндом и художественным гением. И я спросил:

– Варя, ты сама нарисовала это лето с зайцами?

– Сама, – отвечала ты совершенно без той особенной улыбки, которая появляется у тебя на устах, когда ты врешь. – Мы в школе рисовали. Сначала лето рисовали, а теперь рисуем зиму.