– А мы продвинутая молодежь, – невозмутимо сказал Женька, окидывая плотоядным взглядом щедро накрытый стол: а все ли я попробовал?

– Мила, неси студень! – закричала Калязина, словно призывая дождик в иссушенные солнцем поля.

На веранде тут же появилась дородная рябая женщина с судком. Видимо, стояла наготове.

– Мама! – вскинулась Леночка. – Может, москвичи студень не едят?

– Мы все едим, – торжественно сказал Женька. – Хотя фуа-гра с устрицами, конечно, более привычная для нас еда.

– Устрицы! Фу! – сморщила Леночка носик. – Они же живые, когда их ешь! Я только один раз попробовала, и… Фу! – повторила она.

– Это, Елена Матвеевна, сила привычки, – притворно вздохнул Базаров, который в жизни не ел устриц. – Вот поживешь в Москве лет эдак пять и научишься глотать все живое. Телятинку парную, кабанятинку, лосятинку…

– Фу! – замахала на него руками Леночка.

– Это называется карпаччо, – с улыбкой сказал Аркадий. – Не путать с гаспаччо.

– И человечинку, – не удержался-таки Женька. – Люди – это и есть любимая еда москвичей. Эх, сколько же их надо слопать, чтобы отвоевать себе местечко под солнцем! Это я пошутил, – пояснил он. – А гаспаччо – холодный суп из свежих томатов.

– Я знаю, что такое гаспаччо, – с обидой сказала Леночка. – Что я, темная?

– Я бы и от окрошки не отказался, – пожал плечами Аркадий. – Неважно, что ты ешь, важно как ты ешь.

Светский разговор уже начал его утомлять. «Как бы нам свинтить?» – взглядом спросил он у Женьки.

– Еще ж горячее, – вздохнул тот. – Это я в смысле, что надо бы оставить местечко и для него. Замечательно вы готовите! – Он осекся, сообразив, что вряд ли у плиты стоял кто-нибудь из дам Калязиных.

– Главное – это не уметь готовить, а уметь подбирать кадры. – Матвей Ильич оторвался наконец от своей тарелки. – Уф… – выдохнул он. По животу Калязина сразу было видно любителя покушать. – Это еще что! В субботу у Леночки день рождения. Будут только свои: родственники и ее подружки. Дата некруглая. Вот в прошлом году погуляли так погуляли! Павла Петровича я уже с год зазываю, да он все не едет. Понятно: дела. Человек уважаемый, занятой. Ну а вы, молодые люди, меня сильно обидите, коли не уважите. И Елена обидится. Ей тут и поговорить-то не с кем. Одна шелупонь, – презрительно сказал он. – Не то что в литературе, а ни в чем не разбираются. Вот вы говорите устрицы… А что устрицы? Нет, ежели вы хотите, выпишем и устриц. Но шашлычок-то, а? Да под ледяную водочку… Само собой: останетесь ночевать.

– Хорошо, – обреченно сказал Аркадий. – Но сегодня, Матвей Ильич, извините, нам уже пора.

– Пора? Как пора? – ахнули мать и дочь в один голос. – А десерт?

– Мужчины сладкого не едят, – улыбнулся Аркадий и, отложив салфетку, поднялся.

– Мы ж вам еще участок не показали!

– А вот это вы сделаете, когда мы приедем на шашлыки.

– И то, – одобрительно сказал Матвей Ильич. – Не все сразу. Так в субботу часикам к трем я вас жду. Да, где там книжка-то? Мила!

На веранду влетела Мила со свертком в руке.

– Вот, – с придыханием сказала она, протягивая его Калязину. Тот взял книгу и тут же передал жене: – Разверни.

– С автографом! – восторженно сказала Леночка, прижимая книгу к груди.

Аркадий подумал, что отец был бы счастлив.

– Да-а… – сказал он, когда за машиной закрылись тяжелые ворота. – Паноптикум…

– Чуешь? На пятый курс перешла! Еще год – и с дипломом. Девушка созрела. Замуж пора. Скажи, что я не прав? Не для того тебя сюда зазывали?

– На этой точно не женюсь. Если тебе она понравилась – уступаю. Под ногами путаться не буду, клянусь.