— Мой муж сейчас так занят новым проектом, который он реализует по заказу самого премьер-министра. Поэтому я пришла почтить вас от его лица, — расплывалась в приторно-сладкой улыбке моя мать, целуя в щеки хозяев раута. Она прекрасно знала, что ни над каким проектом отец сейчас не работает. Он проводит время с любовницей, забыв о том, что его куда-то пригласили.

Еще у меня есть старшая сестра Элайза. У нас с ней разница четыре года. Вроде бы не такая уж и большая, но между нами всегда была пропасть. Нас никогда не воспитывали, как сестер, поэтому между нами с самого детства не сложилась дружба. У нас даже няни были разные.

А еще я втайне всегда завидовала Элайзе. Потому что в нашей абсолютно безразличной друг к другу семье, мать все-таки любила ее. А меня нет. Ее любовь к Элайзе проявлялась не явно, она не зацеловывала ее в щеки и не спешила приласкать после долгой разлуки, как это бывает в нормальных семьях. Но тем не менее я всегда чувствовала, что мама Элайзу любит, а меня нет.

Элайза тоже всегда это понимала, поэтому при каждой нашей ссоре спешила мне сказать: «А меня зато мама любит!». И высовывала язык. Я в таких случаях обычно в слезах убегала к себе в комнату под сопровождение громкого смеха сестры.

С самого детства меня дома все называли Кнопкой. Уж не знаю, кто придумал мне это прозвище и зачем, но по имени меня называли крайне редко. Я, в общем-то, не возражала. Почему-то мне всегда казалось, что Кнопка звучит ласково. Так мне хотелось думать, что меня все-таки любят.

Когда наступило время идти в школу, мать решила отдать меня не туда же, где училась Элайза. Сестра посещала учебное заведение недалеко от нашей трехэтажной квартиры на Елисейских полях. Меня же отдали в закрытую школу-интернат, которая называлась «Большой дуб». Территория школы огораживалась забором, за которым был густой лес. В том числе росли и дубы.

Это очень элитное учебное заведение для детей из самых богатых семей Франции. Школа находится в пригороде Парижа. Дети живут там и учатся с понедельника по пятницу. По выходным родители могут забирать их домой. Но при этом можно оставаться и в школе, если семьи живут далеко и ездить за детьми неудобно. Обязательным было только забирать детей домой на каникулы. Тогда школа закрывалась полностью и в ней проводились небольшие ремонтные работы.

Во Франции в первый класс идут в шесть лет. Мне должно было исполниться шесть в конце октября, поэтому в сентябре меня еще пятилетнюю родители привезли к интернату, уже одетую в школьную форму с символикой учебного заведения. На мне были черные туфли, синие гольфы, клетчатая юбка до колена и белая рубашка, поверх которой можно было надеть синий джемпер.

Мне не нравилось, что я буду совсем одна в чужой незнакомой школе. Но мне обучение там преподносили, как большой подарок. Ведь учиться в таком месте — престижно и очень дорого. Намного круче, чем в обычной школе возле дома, в которую ходит Элайза.

Много лет спустя я узнаю, что меня отдали в интернат не потому, что он действительно престижный, а просто потому что мать хотела избавиться от меня. А так как отцу всегда было наплевать на семью и детей, он согласился.

Учителя в этой школе обращались ко всем детям исключительно с приставками к фамилии «месье» или «мадемуазель» независимо от того, сколько им лет. Меня все учителя называли мадемуазель Готье, а друзья просто Кнопкой.

— Мадемуазель Готье, вот ваша комната, — учительница заводит меня в спальню. — Вы будете жить вместе с мадемуазель Жеффруа.