Окривевшей на один глаз женщиной была мадам де Бове; девушкой, стоявшей на третьем этаже, – Мария Манчини; а молодой особой, поделившейся своими мыслями в письме, – мадам Скаррон, будущая мадам де Ментенон.

Вот так по иронии судьбы в первый же день своего пребывания в Париже Мария Терезия могла видеть собранных вместе первую любовницу короля, его первую любовь и последнюю любовь.

Мазарини не довелось принять участия в этом грандиозном празднике. Прикованный к креслу приступом подагры, он довольствовался ролью простого зрителя.

Действительно, к пятидесяти восьми годам здоровье его было подорвано выпавшими на его долю приключениями, трудами, заботами, интригами. Теперь он все чаще и чаще оставался в одиночестве в библиотеке посреди роскошного собрания редких книг, картин великих мастеров, скульптур, изумительных ковров, которые он с любовью собирал на протяжении всей своей жизни. Произведения искусства стали его единственной страстью, и, когда у него уже не хватало сил подняться по лестнице, ведущей с первого этажа на второй, где находилась библиотека, он изобрел сиденье, приводимое в движение противовесом и веревками, которое по праву можно считать предшественником современного лифта.

Глядя на чудесные произведения искусства, кардинал постоянно мучился одной и той же мыслью: как сохранить все это богатство от воров. Следует признать, что он беспокоился не напрасно. Как рассказывают его современники, при посещении кардиналом Барберини и его свитой мастерской художника Дюмустье неожиданно исчезла ценная книга в роскошном переплете. Разгневанный художник был вынужден обыскать всех священнослужителей и обнаружил пропажу под сутаной монсиньора Панфильо^>73.

Хорошо зная нравы своего времени, Мазарини редко принимал посетителей и не любил далеко удаляться от своего дворца. Но когда в начале 1661 года он почувствовал себя совсем плохо, его перевезли 7 февраля из Парижа в Венсенский дворец. А на следующий день туда же перебралась Анна Австрийская, которая не отходила от постели больного и ухаживала за ним, как добрая супруга, делая ему компрессы, ставя примочки…

Мазарини, уже не испытывая к королеве былых нежных чувств, вел себя словно брюзгливый супруг. «Кардинал обращался с ней, – по словам Монглат, – как с горничной и, когда ему сообщали о том, что она собирается подняться в его покои, он, насупя брови, говорил своему камердинеру:

– Ах! Эта женщина настолько надоела мне, что скоро загонит меня в гроб. Оставит ли она когда-нибудь меня в покое?»^>74

Но по-прежнему любившая его Анна Австрийская, казалось, не замечала его плохого настроения и продолжала досаждать кардиналу своими навязчивыми заботами. А он, не стесняясь посторонних, все также грубо обращался с ней.

«Однажды, – пишет в своих “Мемуарах” Бриен, – когда я находился в его комнате, вошла королева-мать и спросила у лежащего в постели кардинала, как он себя чувствует.

– Очень плохо! – ответил он.

И, откинув одеяло, показал удивленной королеве свои обнаженные ноги и произнес:

– Мадам, вы видите ноги, которые потеряли покой, обеспечив его Европе.

В самом деле, ноги его были очень худыми, синюшными и покрытыми к тому же белыми и лиловыми пятнами. Добрая королева не смогла сдержать слез, увидев, в каком состоянии находится кардинал, похожий скорее на вставшего из могилы Лазаря»^>75.

Несмотря на все свои недуги, Мазарини старательно подготавливал свадьбу Марии и коннетабля Колонна. Казавшаяся теперь безучастной ко всему девушка больше не противилась его намерениям. И 25 февраля был подписан брачный союз.