В шесть утра две немолодые женщины, бабушка и ее сестра, шли на рынок, и там Анна Борисовна устраивала настоящее представление. Моя деликатная бабушка пряталась за ее спину, дергала ее за руку, пытаясь остановить натиск и не дать сестре продемонстрировать все навыки драматического искусства. Но остановить Анну Борисовну было невозможно. Она шла напролом.

– И это вы называете курой? – с брезгливым выражением на лице возмущалась она. – Это не кура, в лучшем случае это голубь! И не голубь мира, заметьте! Это – камбала? – продолжала она. – Или вы окосели вместо нее? Это не камбала, это бичок! Я говорю за размер! Это помидора? – Именно так говорят в Украине – «помидора», а не «помидор».

Во время этого представления на лице тети Ханны было написано искреннее удивление. Да уж, женщиной она была яркой, красивой и громкой.

– Это не помидора, моя дорогая! – выносила она вердикт. При этом тетя Ханна грассировала, что прибавляло пикантности и комичности.

Большая артистка погибла в моей двоюродной бабке. К тому же она была статной, грудастой, с красивыми ногами и прекрасным лицом.

Ее муж, тихий и послушный дядя Боря, ленинградец, был хорошо образован, играл на фортепиано и собрал замечательную библиотеку. Был он мал ростом и очень некрасив. И Ханночку свою, как нормальный еврейский муж, обожал и, кажется, немного побаивался.

Старенькая бабушка, как мы называли прабабушку, была маленькой, худенькой, невероятно доброй и очень тихой. И тоже побаивалась своей властной и шумной старшей дочери.

Мы, внуки, селились в ее комнате. Бедная старенькая бабушка! Как она это выдерживала? Конечно, она на нас шикала. Просила не рассказывать анекдоты: «Тише, под окнами ходят партейные!» А мы, дураки, веселились. Еще она пела нам песню, помню несколько строк:

Песня была бесконечной, с драматургией – про алчность, предательства и, разумеется, про любовь. Помню, что повезло самой бедной и доброй, Пепите. Если бы так было в жизни!

Пресная вода в городе была привозной, а та, что шла из водопровода, соленая, годилась только для стирки и мытья. По городу разъезжал грузовик, наполненный здоровенными металлическими бидонами с пресной водой для питья и готовки. Помню, что на крошечной кухоньке всегда стояло два здоровенных бидона с такой водой.

Итак, возвращалась тетка с рынка с победой. Шла она всегда с гордо вскинутой головой, нагруженная авоськами с фруктами, свежим творогом и сметаной, с рыбой – как правило, это были знаменитые азовские бички или камбала, – яйцами, мясом. И непременно приносила сетку с кукурузой – пшенкой, как ее называли в Бердянске. Варили кукурузу в эмалированном ведре. Мы, дети, поглощали ее тоннами – еще горячую, обжигаясь, выхватывали из ведра и посыпали крупной, сероватой каменной солью.

По возвращении с рынка сестры вставали к плите. Жара, никаких кондиционеров не было и в помине, маленькая кухонька и две корпулентные пожилые женщины. В общем, тот еще отдых.

После завтрака начинались сборы на пляж, тоже, знаете ли, то еще удовольствие! Плавки, купальники, шляпы и кепки от солнца, резиновые круги, сменное белье. Но главное – еда! Как без перекуса, второго завтрака? Бабушка убеждала сестру, что нужны только фрукты. Но тетя Ханна была непримирима.

По дороге на городской пляж – всего-то пятнадцать минут пёхом, – на перекрестке, сидели бабушки, продающие кукурузу. Пшенку. Вареную, горячую, хорошо упакованную – из открытых котомок валил пар. Бабулька доставала початок. Стоил он двадцать копеек. Для справки – на рынке пять, но нам хотелось немедленно, что уж ждать вечера, когда пшенку сварят дома! В газетный фунтик насыпалась крупная соль, и вот оно, счастье!