На следующее утро к нам приехали два монгола в парадных китайских шляпах с красными кистями и заявили, что они посланы князем встретить «русского чиновника» и провести его в ставку вокруг озера, в прибрежных болотах которого эти посланцы сами чуть не увязли ночью, судя по черной грязи, покрывшей ноги и грудь их лошадей и забрызгавшей их одежду. Это обстоятельство едва ли доказывало знание дороги этими посланцами, присланными проводить нас, но можно было надеяться, что они по крайней мере не поведут по той дороге, на которой сами вязли так глубоко.
Один из этих посланцев, узнав от моих людей, что нам нужен провиант, предложил заехать по пути в его юрту для покупки дзамбы и масла «под секретом», так как князь будто бы запретил своим подданным под страхом смертной казни продавать какие-либо припасы посторонним лицам. Но это запрещение, очевидно, касалось продажи припасов тангутам, как врагам монголов, и посланец мог не сомневаться, что князь разрешит эту покупку нам, мирным проезжим. Продажа «под секретом» явно клонилась к получению с нас лишних денег.
Итак, мы направились вместе с посланцами к северному берегу озера, пробираясь между кустами, среди которых попадались монгольские пашни с ячменем, дававшие понятие о первобытном земледелии. В промежутках между кустами хармыка и тамариска и пучками дэрису почва была кое-как расковырена заступом и кое-как засеяна. Ячмень рос кустиками, то густо, то редко, местами уже выколосился и отцвел, местами еще не колосился. Для орошения пашни служили канавы, выведенные из речки Балгын-Гол, впадающей несколькими рукавами в озеро.
В юрте среди этих пашен и кустов нас встретил поехавший вперед один из посланцев и его супруга, пожилая монголка. Мы уселись на войлоке, разостланном вокруг очага, на котором в большом котле уже кипел кирпичный зеленый чай. Хозяйка расставила возле себя несколько китайских чашек, притащила кожаный мешок сомнительной чистоты, запустила в него свою буро-черную ручку, столь же сомнительной чистоты, захватывала двумя пальцами по кусочку масла и клала его поочередно в каждую чашку. Затем из другого мешка она тем же способом добывала щепотку дзамбы для каждой чашки и, наконец, наливала деревянным черпаком чай из котла. Чай был посолен солью, добытой в озере и представлявшей смесь поваренной и глауберовой соли.
Хозяин поднес каждому из нас по чашке этого напитка, отличавшегося от чая, который я пил у купцов в Кяхте, явной прогорклостью масла. Прихлебывая чай, мы вели с хозяином длительный торг о цене его продуктов, взвинченной под предлогом продажи «под секретом». После долгих переговоров он согласился уступить семь мерок дзамбы за лан серебра, т. е. около 15 копеек за фунт, цену, неслыханную в то время в России даже в голодный год. Насчет масла мы не сошлись, так как он хотел дать 2 джина (китайских фунта) за лан серебра, что составляло более 70 коп. за фунт, а качество масла, горького и смешанного с грязью и шерстью, слишком не соответствовало этой цене.
Конец ознакомительного фрагмента.