Его голос иногда приходил ко мне во снах. Особенно когда накрывало таким чувством безысходности, что я вгрызалась зубами в подушку и выла от болезненно сковывающего тело ужаса. Он пел мне те самые старые колыбельные, под которые теперь засыпает мой сын. Весь год я и сама часто засыпала под них, чувствуя, как меня обволакивает необъяснимым теплом.

Я не понимаю, почему мне не страшно смотреть в эти темные глаза. Мужу не могла смотреть, Эльдару… При воспоминании о нем по коже под платьем бегут морозные мурашки. Гоню проклятого шайтана из своей головы. Равилю я могу смотреть в глаза. Возможно, это просто вино. Такое необычное, как и тот, чье признание горит теперь и в моей груди.

Он не лжет, я чувствую.

Подношу к губам дрожащие от волнения пальцы. Смахиваю с них острую каплю вина. Равиль шумно сглатывает, следя за каждым моим движением. Этот взгляд я знаю. Так выглядит мужское желание. Раньше оно всегда было омерзительно липким, грязным. Мне хотелось помыться с жесткой мочалкой, сдирая кожу до крови, лишь бы избавиться от этого ощущения. У Равиля другое желание. Оно полыхает огнем в его карих глазах. Горячее, едва сдерживаемое.

Я впервые вижу, как мужчина не подчиняется инстинкту, а подчиняет его себе. И стихия в его взгляде тоже подчиняется.

Это и есть то, о чем говорила мне Саша? Вот так мужчина ломает себя ради понравившейся женщины?

Мне пока непонятно…

Рука Равиля свободно лежит на столе и пальцы тоже подрагивают. Волнуется? Такого я тоже ни разу не видела. Это ведь уязвимость. Мужчина не может проявлять слабость, тем более с женщиной. Такие эмоции — это слабость?

Я снова возвращаюсь в свое детство. Пытаюсь вспомнить, чтобы папа хоть раз волновался дома, среди своей семьи. Именно вот так, искренне, не скрывая это за агрессией. И не могу. Если у отца что-то случалось, мама прятала нас у соседей. Не знаю, что происходило дома, но это было очень страшно. Когда эмоции накрывали моего мужа, вокруг умирали люди. К этому даже можно привыкнуть, ведь из его дома прятать меня было не у кого.

А как привыкнуть к такому взгляду, который сейчас приковал меня к скамейке в беседке, я не понимаю. Что ответить Равилю и нужно ли вообще отвечать, тоже!

Ни один психолог в мире не поможет мне с этим разобраться. Я пытаюсь влиться в этот незнакомый, непривычный, странный для меня мир, но все время сталкиваюсь с чем-то таким, что ставит меня в тупик.

Если тоже подчиниться собственным чувствам и сделать не то, что правильно, а то, что хочется? Осудит? Прогонит? Но у него ведь горит в груди и это больно должно быть. Муж говорил, что желание мужчины может быть болезненным, если оно очень сильное. Такое, какое он всегда испытывал рядом со мной.

Мы с Равилем смотрим друг на друга, не решаясь говорить. Как по оголенным проводам, между нами перетекает и трещит в воздухе электричество. Воздух вокруг густой. Кажется, что его можно потрогать. Глотать точно трудно, и Равиль снова шумно сглатывает.

— Ты можешь ничего не говорить, если не хочешь, — его голос стал хриплым. Такой тембр пробирается куда-то очень глубоко в меня, бьет прямо в позвоночник, и на секунду останавливает дыхание. — Я должен был объяснить, что чувствую. Лучше ничего не придумал. Из меня вообще такой себе романтик. Ты, наверное, уже успела заметить.

— Я не уверена, что мне нужен романтик, — все же отвожу взгляд.

Хватит. И так перешла все дозволенные рамки приличия. Но меня магнитом тянет еще раз заглянуть в его черные омуты, полные силы и уверенности, которой мне самой так не хватает. Взять бы у него немного, совсем чуть-чуть.