– Какой бы интернат ни был, уклон один – сиротский, – сумрачно сказал Михаил. – Не все привыкают…

– Ой, да пусть! Пусть в старую школу идет. Я ведь не знала… – Она жалобно улыбнулась. – Думала, чтобы всем хорошо было. Квартира-то однокомнатная. Маленький появится – тогда как?.. Да ладно, шкафом отгородимся! Лишь бы всем хорошо…

…Димка догнал Михаила на улице. Выдохнул со счастливой слезинкой:

– Михаил Юрьевич… Можно, я вам письмо напишу?

– Напиши, Дим, если захочешь… – Михаил подержал его за плечо. – Ну, будь здоров. Живи…

Димка не напишет письмо. Пишут несчастливые: из спецшкол, спецучилищ, колоний. Пишут в тоскливом желании хоть капельки тепла, в надежде на ответное человеческое слово. А зачем станет человек писать, если у него все благополучно? Пускай это благополучие в закутке за шкафом, в тесной комнате, где неутомимо орет новорожденный брат или сестра, где нелюбимый отчим, где сердится замотанная работой, стирками, бессонницей, возней с младенцем мать. Все равно – дом. Все равно – мама…

В два часа директорша в школе не появилась. Не оказалось и Тамары Павловны. Чертыхаясь, Михаил пошел искать ее по этажам. На него, конечно, оглядывались. А Михаил вдруг с испугом понял, что не помнит завуча в лицо. Вернее, все встречные учительницы были одинаковыми. С одинаковым выражением раздраженной бдительности, утомления и печального сознания, что до конца дней осуждены нести свой школьный крест. «Да что они, маски надели, что ли!» – яростно думал Михаил, хотя понимал, что виноват сам: внимательней надо быть. И нельзя было так глупо доверяться этой Тамаре Павловне.

Раза три Михаилу казалось, что он встретил ее. Но, натолкнувшись на удивленно-неузнающий взгляд, Михаил не решался заговорить. Наконец молоденькая вожатая сообщила, что Тамару Павловну срочно (конечно же – срочно!) вызвали в районо.

К счастью, он отыскал воспитательницу с продленки. Маргарита Витальевна Бабкина оказалась не такой, как Михаил ожидал. Это была негромкая, непохожая на учительниц в коридорах женщина. Она, вздыхая, сказала, что Антошка после обеда совсем раскис и теперь спит на диване в игровой комнате («Набегался глупыш. Горе с ними и вам, и нам, верно?»). К матери она отведет его сама. Пуговицы пришила… Михаил покраснел, но от сердца отлегло.

У школьной бетонной изгороди его догнал тощенький длинношеий парнишка с виновато-упрямыми глазами. Класса из восьмого.

– Товарищ старший сержант, простите… Вы в какую сторону идете?

Михаил не удивился, на улице бывает всякое.

– На главпочтамт. А что?

– Можно, я пойду рядом с вами до троллейбусной остановки?

– Ну… как говорится, сочту за честь. А в чем дело?

– Да… пасутся тут эти… Счеты им свести охота… – Он мотнул вязаной шапчонкой в сторону. У мокрых тополей топтались четверо. С отсутствующим видом. И кто они такие, и зачем топчутся, Михаил опытным глазом определил в один миг.

– Может, вы думаете, что я трус? – вдруг сказал мальчишка тонко и с вызовом. – Если бы они, как люди, если бы один на один… А то… будто волки, стаей.

– А давай-ка разберемся с этими «волками», – предложил Михаил. Парнишка усмехнулся:

– Как вы разберетесь? Они скажут: стоим, никого не трогаем, ничего не знаем. Как вы докажете?

Он был прав, и Михаил вздохнул:

– Ладно, пойдем.

Целый квартал «волчья» четверка шла за Михаилом и его спутником. Потом один – симпатичный такой, золотисто-кудлатый – что-то сказал, другие тихонько загоготали, и все свернули в переулок.

Михаил спросил:

– Из-за чего они к тебе пристают?

Парнишка нехотя сказал:

– Один там отыграться хочет. Сегодня с чего-то полез к малышам в школе, а я там рядом оказался. Ну, заспорили…