– А вы-то откуда знаете? – резко спросила я. – За вами, кажется, пока никто не вернулся ухаживать!

Аристид застыл.

– Это тут ни при чем, – ответил он.

Но я уже не могла остановиться.

– Вы на меня кидались с момента моего приезда, – сказала я. – Вы только одного не можете понять – что я люблю своего отца. Вы-то никого не любите!

Аристид дернулся, словно я его ударила, и в этот момент я увидела его таким, как есть, – не злобным людоедом, но усталым стариком, желчным и напуганным. Внезапно меня пронзили жалость и сочувствие к нему… и к себе. Я растерянно подумала: ведь я ехала домой, исполненная добрых намерений. Почему же они так быстро переродились?

Но Аристид еще не был окончательно сломлен: он посмотрел на меня с вызовом, хоть и знал, что я победила.

– Хочешь сказать, что ты не за этим сюда приехала? – тихо спросил он. – Да люди приезжают только тогда, когда им чего-то надо!

– Аристид, как тебе не стыдно, старый ты баклан! – Это Туанетта тихо подошла к нам сзади по тропе. Лица ее под крыльями quichenotte было почти не разобрать, но я видела глаза, яркие, блестящие, как у птички. – В твои-то годы слушать дурацкие сплетни! Пора бы и поумнеть.

Аристид вздрогнул и обернулся. Туанетте, по ее собственным расчетам, было под сотню; он в свои семьдесят был юнцом в сравнении с ней. Видно было, что он невольно уважает старуху и устыдился, услышав ее слова.

– Туанетта, Бриман был у них… – начал он.

– А почему ему там не быть? – Старуха шагнула вперед. – Девочка – его родственница. Что такое? Может, ты хочешь, чтобы ей было дело до твоих старых дрязг? Которые раздирают Ле Салан уже лет пятьдесят?

– Я все ж таки хочу сказать…

– Ничего ты не хочешь сказать. – Глаза Туанетты сверкали, как петарды. – И если я еще раз услышу, что ты распускаешь эти дрянные сплетни, я…

Аристид надулся.

– Туанетта, мы на острове. Тут и не захочешь, да услышишь. Я не виноват, если Жан Большой узнает.

Туанетта взглянула за отмели, потом на меня. В лице ее было беспокойство, и я поняла, что уже поздно. Аристид успел посеять ядовитые семена. Интересно, кто рассказал ему про визит Бримана, откуда он так много знает.

– Не переживай. Я его наставлю на путь истинный. Меня он послушает.

Туанетта взяла мою руку в свои ладони; они были сухи и коричневы, как пла́вник.

– Ну пойдем, – отрывисто сказала она, таща меня за собой по тропе. – Нечего тебе тут околачиваться. Пойдем ко мне домой.

Туанетта жила в однокомнатном домике на дальнем конце деревни. Дом был старомодный даже по островным стандартам – стены из дикого камня, замшелая черепица на низкой крыше, которую поддерживают почернелые от дыма балки. Окна и дверь крохотные, словно для ребенка, туалет – шаткая будка за домом, у поленницы. Подходя, я видела одинокую козу, щипавшую траву с крыши.

– Ну что, признавайся, ты так и сделала, – сказала Туанетта, распахивая дверь.

Мне пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку.

– Я ничего не делала.

Туанетта сняла quichenotte и строго взглянула на меня.

– Не увиливай, девочка, – сказала она. – Я все знаю про Бримана и его планы. Он и со мной пытался сделать ту же штуку, ну, знаешь, место в «Иммортелях» взамен моего дома. Даже пообещал заплатить за похороны. Похороны!

Она хихикнула.

– Я ему сказала, что собираюсь жить вечно.

Она повернулась ко мне, опять посерьезнев.

– Я знаю, что он за человек. Он и монашку уболтает трусы снять, если на них найдется покупатель. А на Ле Салан у него есть планы. Только никто из нас в этих планах не фигурирует.

Это я уже и раньше слыхала, у Анжело.