…и настанет День, и Махэо вернется к детям своим, и все мины взорвутся в тот День Благодати. И три дня и три ночи будет Пыль и Дым, и умрет каждый третий, но это справедливая цена…

Началось! Сбывается древнее пророчество, а Стас один в междутропье, пес не в счет. Пыль и Дым – ладно, но Старый Сокол не хочет быть «каждым третьим». С трудом он унял панику. У ноги жалобно скулил пес-проводник. И ночь. И грохот. Куда бежать? В темноте? По заминированному междутропью? До ближайшей растяжки?!

Нельзя. Каждый шаг грозит смертью, пусть не мгновенной, но беспощадной. Тысячу раз исхоженная тропа, знакомая с детства, осталась далеко позади. А тут только буйные травы, прячущие нажимные крышки и взрыватели.

Лиза, где ты? Ну где же ты, Лиза?!

Старый Сокол лицом прижался к холке проводника. Он готов ко всему: в одной руке щуп, в другой томагавк. К голени пристегнуты ножны с мачете, рукоятка инкрустирована роговыми вставками, серебром и золотой проволокой – привязанность Стаса к красивым вещам поражала его самого, а уж Лорес сколько раз говорил, и Угме намекал… Ну да ладно, не время об этом думать.

Плохо, что Сокол не захватил с собой копье и лук. Собирался-то впопыхах, да и не стрелок он, не его обрубками тетиву растягивать. Зато есть миска и кружка. Но миской много не навоюешь, а кружкой мину не обезвредишь. Как ни старайся. А значит – ждать.

– Тише, Рекс, тише.

Пес скулил, никак не успокаивался. И врагу в глотку вцепиться не спешил – плохой признак, тревожный. Тревожней некуда.

Взрывы. Громко. Рядом уже.

Тряслась бетонная плита, земля дрожала. Небо посерело, скоро рассвет. Злым духам пора прятаться, с первыми лучами солнца закончится их власть, мины перестанут взрываться, Сокол спасется. Ну же, ну, свети солнышко, свети!..

Грохот все ближе. Черная тень, приземистая, хищная, неслась к Стасу, ломая кустарник, сшибая деревья.

Что это?! Неужели?..

Ревел движок, клубился дым. Из-за панельной девятиэтажки, шагах в трехстах от Стаса, выполз самый настоящий танк. Мощные прожекторы, установленные на приплюснутой башне, освещали междутропье. Минный трал бронемонстра подбрасывало на пару метров в воздух, когда он накатывал на очередную противотанковую мину. Противопехотки, конечно, тоже подрывались, но гораздо скромнее.

Однажды, когда Стас был совсем маленьким, мимо их дома проехал танк… Маленький Соколенок тогда спрятался в маминой юбке.

Что-то ужасное двигалось по междутропью. Тварь рычала, стонала и кашляла. Мальчик и его мама стояли на балконе, с которого отлично просматривался двор: кустарник, десяток тополей, высокая трава – ничего особенного. Но малышу не хотелось смотреть вниз. Внизу – нечто из потаенных глубин детского кошмара. Да и юбка такая мягкая и мамой пахнет. А что вышивка царапает лоб, это ерунда. Зато не виден надрывно хрипящий ужас…

Отец, еще не седой, оторвал Соколенка от матери, поднял на руки. Малыш расплакался. Но слезами воина не пронять – он развернул сына лицом к междутропью и заставил смотреть на чудовище.

– Сынок, ты должен это видеть. Это настоящий танк. Их мало осталось, они делают новые тропы, чистят междутропье.

– Зачем? – Мальчик всхлипнул. – Чистят зачем?

Отец удивился:

– А зачем мы живем, сынок? У всех есть предназначение: жить, любить, умереть. У всех: у тебя, у меня, у птицы любой, у букашки. Даже у гремучих змей и скорпионов оно есть, ве́домое лишь Махэо. И у танка своя судьба.

– Он наш друг?

– Он враг наших врагов.

Отец рассказал Стасу о том, как рождаются эти необузданные чудовища, которым мины не страшны. Как сверкает в полдень камуфляж танка-младенца, не обкатанного еще, не стрелявшего. Как из глубоких нор к свету устремляются бронемонстры и, чадя и хлюпая маслом, выбрасывают дымовые гранаты и палят осколочно-фугасными снарядами по бетонным заборам и трансформаторным будкам.