После той аварии Кобальтогорск и стал по-настоящему селом, а не поселком городского типа. Во дворах широкие поленницы, в коттеджах и даже квартирах – буржуйки с торчащими из окон трубами. Много квартир вообще пустуют: люди или уехали вовсе, или перебрались в свободные дома на земле. Там понадежней.

Баба Оля в теплое время живет в квартире, а в морозы поселяется у сына, невестки и внуков. Квартиры ее подъезда по-прежнему без тепла…

С края площади доносятся звуки баяна и пение. Илья с Валей не удивляются – такое здесь почти каждый вечер. Дядь Юра.

Когда-то он занимал немаленькую должность на комбинате, а теперь состарился. Приходит на площадь, садится на ступеньки обклеенного рекламой микрозаймов Дворца культуры и начинает петь. Раньше, говорят, исполнял народные печальные песни, но на него ругались, и он переключился на другие, своей молодости. Поначалу собирались целые толпы, подпевали, кидали в коробку деньги. Потом прекратили – привыкли. Может, и не привыкли, а слишком больно слушать о том, что навсегда прошло.

Теперь рядом с дядь Юрой крутились ребятня и собаки. Да и то не всегда.

Игорь и Валя подошли ближе, стали слышны слова:

…Встали в ряд века и годы,

Как солдаты в строй бойцов.

В нашей молодости гордой

Есть и молодость отцов.

Мастерский перебор по кнопкам, и голос дядь Юры делается крепче:

А затем, после проигрыша, голос снова становится мягким:

И опять перебор кнопок, и крепость, какая-то пугающая просветленность:

Дядь Юра повторяет припев, дергает меха баяна и смолкает. И видно, как дрожит его подбородок, в морщинах под нижними веками поблескивает влага. Может, слезы, а может, пот.

Илья полез в задний карман штанов за мелочью.

– Оставь, – махнул рукой дядь Юра. – Лучше барышню угости мороженкой.

И заиграл что-то тихое, душевное… Илье стало так грустно-хорошо, что в горле сдавило, и он повел Валю прочь от старика, от мелодии, от пустоты огромной площади с лезущей из швов и щелей дикой тайгой…

– Да что ж это! – Папа еще раз тыркнул ключом зажигания, послушал сухие трески и дернул рычаг; капот приоткрылся.

Их «шестерке» в том году стукнуло тридцать пять лет – папа не забывал сообщать о юбилеях машины. Когда-то сообщал с гордостью и некоторым удивлением, что вот до сих пор ездит и даже больших ремонтов не требует, а теперь – с грустным вздохом… Конечно, пора новую, но на нее нужны деньги.

Для Ильи Филка с самого начала была членом семьи. Такой же Погудиной, как родители, сестра, он сам. Маленьким он рвался на водительское сиденье, пытался руль крутить. Дед, папин отец, часто сажал Илью на колени, и они немного проезжали по улице. «Ты потом неделю счастливым был», – вспоминала мама.

Филка – имя машины. Наверное, от фиолетового цвета. Сначала называли, скорей всего, Фиалка, а потом сократилось до Филки… Илья всегда знал их «шестерку» как Филку. «Пойду Филку прогрею», – говорил папа. «Филку надо помыть», – замечала мама. «Я в Филке полежу», – сообщала сестра, когда ей хотелось побыть одной…