А теперь ничего. Руины, безлюдье, тоска.

Мясо привозят из соседнего региона, молоко продается в пакетах, долгого хранения. Когда-то говорили, что все эти перемены разумны, что найдены оптимальные варианты снабжения. Потом – что всё вокруг комбината отравлено на десятки километров. Людям жить хоть и рискованно, но можно, а питаться плодами земли, выращивать животину – смертельно опасно…

Местность, строго говоря, полями не являлась. Не была она ровной и тем более распаханной и засеянной зерном. Но так ее называли, чтоб не путать со степью, которая начиналась дальше, тянулась на многие десятки километров до новых полей, упиравшихся или в берег великой сибирской реки, или в новую таежную стену.

Гладких участков у них здесь вообще нет – повсюду бугры и холмы, которые местные называли курганами, вытянутые невысокие горы, напоминающие занесенные, заросшие дерном стены, – увалы. На этих курганах и увалах и росла клубника. В основном на северных и западных склонах, где ее не так сильно выжигало солнце.

Варенье из клубники было у Ильи любимым в детстве. Мог съесть хоть целую банку. Особенно нравилось запивать парным молоком. Родители или бабушка останавливали: «Хватит, а то заворот кишок будет».

Потом, когда стал собирать ягоду сам, желание есть варенье банками пропало. С каждой ложкой вспоминал лето, себя на корточках и бесчисленные красные шарики в траве… Клубника бралась куда лучше земляники, жимолости, черники – часа за два в одиночку можно было наполнить ведро, – но все равно требовала упорства, терпения. И здесь кусали слепни и комары, и здесь затекали ноги, сводило пальцы, темнело и рябило в глазах, заливал их пот. И солнце, солнце – от него здесь никуда не спрячешься.

Конечно, когда выезжаешь раз-другой, вспоминать посреди холодной зимы можно даже с радостью, но если этих поездок только на одну клубнику десять, пятнадцать… И сейчас, увидев красноватые от ягоды склоны, Илья понял: будут брать через день, пока не кончится, или не перезреет, или Филка не крякнет. «До талого», – как говорил он пацаном, не понимая как следует значения этой фразы. Теперь понимал.

Папа остановился на краю красного покрывала, и Илья снова, но уже мельком, удивился: вот же здесь, слева, почти нет ягодника, ягод наперечет, а справа словно линия проведена – всё в клубнике, через каждый сантиметр. И, в отличие от «виктории» или земляники, ягоды не никнут к земле, не прячутся, а топорщатся на тонких стебельках, смотрят в небо.

Вышли из машины, и головы закружились от аромата. Он вроде легкий, не такой маслянистый, как у земляники, но одуряет куда сильнее. И сразу захотелось лечь на это покрывало, съесть несколько ягодок, прикрыть легкой тканью лицо и уснуть. Так, наверное, хорошо здесь выспишься. А нужно работать.

Открывается багажник, достаются ведра, плоские ящики, добытые в городе на рынке – в таких продают виноград, персики, – прячутся под машину, с солнца. К вечеру они заполнятся клубникой.

Мама предлагает попить воды с жимолостью – хорошо утоляет жажду. Все пока отказываются: еще не хочется. Валя повязывает косынку уверенными, взрослыми движениями. Она в спортивных штанах, серой майке, старых разношенных кроссовках. С собой у нее кофта, но не от холода, а на случай, если слишком будет донимать комарьё, оводы. Как говорится: зимой носим по трое одежек, потому что мороз, а летом – потому что гнус.

– Ну что, приступаем? – традиционно спрашивает папа, словно бы есть вариант не приступать.

– Да, надо…

– Начнем.

Илья улыбается и подмигивает Вале. Дескать, держись.