По всему этому слово “разум” пригодно только для того, чтобы прикрывать им в наших мыслях неопределенность, туманность и произвольность, а отнюдь не для того, чтобы служить полезным вспомогательным средством для науки» (Там же).
Мыслящий тростник предчувствовал приближающуюся бурю и клонился так, чтобы его не сломали. Разума у наших людей накануне революции оставалось так мало, что они, похоже, плохо соображали, что говорили.
Зачем Введенский приплел «обыденную жизнь», понять нельзя. Наверное, под ней он к этому времени понимал то светское околофилософское общение, которое имел вокруг себя. И там все было так же, как и в науке. А в науке определенно было только одно: запутали сами себя с понятием разума, запутали в попытке Разум превратить во вспомогательное средство для науки. Ну, не лез Разум в эту узкую глотку и очень тем раздражал!
Можно было принять решение отступить на шаг-другой и попробовать понять разум еще раз. Но ведь революция! Поэтому проще выкинуть и разум, и рассудок из нового мира, оставив лишь тех, кто согласен угождать.
«Со словом же “разум” находится в тесной связи и значение слова “рассудок”, так что оно тоже становится каким-то неопределенным и сбивчивым, вследствие чего оно вместе с разумом тоже должно быть изгнано из науки» (Там же).
Кто не сдается, будет просто уничтожен! Кстати, ум Введенский тоже выкинул из рассмотрения всего через несколько строк. Как это похоже на то, что творила Советская власть, убирая неугодных, а потом и просто инакомыслящих:
«Отсюда ясно, что если слово “разум” имеет колеблющееся, сбивчивое значение, то его колебания и сбивчивость должны отражаться также и на значении слова “рассудок”. Поэтому приходится выбросить за борт их оба вместе.
Некоторые выдающиеся психологи, например – Джемс, Гефдинг и другие давно уже так и поступают: в их психологиях вовсе не упоминается ни о разуме, ни о рассудке» (Там же, с. 138–139).
Я не встречал в работах советских психологов, кроме работы Выготского, посвященной психологическому кризису, ссылок на этот труд Введенского. Но им их идейностью было запрещено поминать всех, кроме одобренных. А вот по сути, американско-марксистская психология Советского Союза прямо вырастает из этого завета Введенского. И даже более того, она жестко и однозначно принимает его второе главное требование, вытекающие из изгнания Разума и Рассудка:
«Но как же нам сокращенным образом высказываться о душевных явлениях, если мы откажемся от употребления слов разум и рассудок?
Очень просто: в науке выработался и сделался общепринятым термин – мышление» (Введенский, с. 139).
Далее Александр Иванович бодро бредит по поводу мышления. Рассуждения его напоминают откровения сноразума, но ведь и те, кто изучал мышление после него, звучат не лучше. Главным доводом в пользу мышления и у них остается:
«Правда, относительно состава тех и других переживаний (входящих в мышление – АШ) существуют различные теории, и каждая из них по-своему определяет, в чем состоит сущность мышления.
Но это не беда; ибо первоначально термин “мышление” обозначает неоспоримый факт, признаваемый всеми теориями без исключения, именно – переживаний, суждений и умозаключений» (Там же).
Едва ли современные психологи согласятся с последним «неоспоримым фактом», да и бог с ними. Главное, революция свершилась, главные опоры Души – Разум, Ум и Рассудок разрушены. По крайней мере, их удалось завесить декорацией Мышления.
Вот с таким итогом я завершаю «Введение в Науку думать» и перехожу к ее «Основам».