Он взял правой рукой с аналоя, стоящего рядом, золотую пентаграмму, поднял её над головой и продолжил:

– Вот знак, к которому я прикасаюсь. Вот я, опирающийся на помощь тёмных сил, вот я – провидящий и неустрашимый. Вот я – могучий – призываю вас и заклинаю. Явитесь мне послушные, – во имя Айе, Сарайе, Айе, Сарайе…

Над алтарём пролетела птица, похожая на летучую мышь. Шурочка вздрогнула от неожиданности, потому что летучая тварь чуть не задела тело девушки кожистыми перепончатыми крыльями. А, может, это действительно была только безобидная мышь? Но за ней, загребая воздух краями, будто крыльями, пролетела пурпурно-лиловая материя, за которой, натужено вздыбливая воздух, показался петух в короне. Петух подлетел к алтарному инвентарю и уселся на перевёрнутый крест, то есть на трезубец, установленный в специальном отверстии, и по-хозяйски осмотрел свои владения.

Балахонная паства капища зажгла свечки, как это делают православные на Пасху, и каждый из присутствующих читал вполголоса нараспев то ли молитву, то ли мантру, так что получался ощутимый звуковой фон. Но звук множества голосов не вносил никакого диссонанса в общий ход чёрной мессы. Меж тем Пушкоедов, откашлявшись, продолжил заклинания:

– Во имя всемогущего и вечного… Аморуль, Танеха, Рабур, Латистен. Во имя истинного и вечного Элои, Рабур, Археима, заклинаю вас и призываю… Именем звезды, которая есть солнце, вот этим знаком, славным и грозным, именем владыки истинного…

Стена за алтарём стала прозрачной. Обозначившийся за ней коридор постепенно становился ярче, контрастнее, словно изображение, возникающее на фотобумаге. Подле одной стены коридора стояли в ряд статуи с человеческими телами и головами птиц, змей, животных. Напротив, у другой стены, стояли человеческие скелеты с глиняными табличками в руках. На каждой табличке сверкали золотые письмена, но только разобрать написанное издалека было невозможно.

В глубине коридора показался человек верхом на льве. Вернее, это был призрак, потому что тело всадника просвечивалось и хриплый громкий шёпот, словно внезапный порыв ветра, заглушающий монотонные мантры, пронёсся под сводами капища:

– С вами Бараланиенсис, Балдахиенсис, Паумахийе. С вами сила их и свет невидимый. В этом мире, в инфернальной видимости, в невозможной суете, ненаписанным именем под гласом изувера Иеговы, под звуком которого содрогается планета, мельчают реки, испаряется море, гаснет пламя, и всё в природе познаёт расщепление, говорю: да будет так.

Прозвучавшие с разных концов капища пронзительные звуки труб заставили молитвенников заткнуть уши. Но ещё сильнее прозвучали клубящиеся звуки громовых разрядов и треск электричества. Над алтарём под тёмным стрельчатым сводом опять происходила какая-то возня, будто там устроили молчаливую драку несколько теней, деля меж собой приносимую жертву.

Вдруг всё резко стихло, свалившиеся тишина давила даже больше на разум, на психику, чем шумная возня теней, но где-то далеко послышалось заунывное нестройное пение, как бы продолжающее молитвенное бормотание капища. Пение становилось громче, только слов разобрать нельзя было по-прежнему, появилась лишь пронзительная нота, похожая на последнее прощание отлетающей души. Недовольной медью ударил колокол. Пламя факелов, развешанных по стенам, качнулось под выползшим откуда-то сквозняком.

Это лёгкое движение воздуха вернуло вдруг запоздалое чувство стыда. Шура хотела было прикрыть своё обнажённое тело руками, но с удивлением обнаружила, что оказалась прикованной к жертвеннику: по сути – распятой на нём. И тут пришёл страх.