– Сейчас как тронемся, я тебе бензин дам. Почистишься.

– Эй, Васька! Шевелись! – рыкнул на него начальник.

Васька мгновенно растворился в темноте.

Вера подумала холодно: «А мой Васька… Если бы он был на «Нахимове»? Он бы придумал, как спасти нас. Жалко, он не пробрался «зайцем»… Да я ему и не предлагала… Интересно, где он сейчас? Едет на попутной машине в Сочи?»

Вера попыталась осмотреться. Старый задрипанный катер был плохо освещен и уже наполовину заполнен спасенными. Перепачканные мазутом, мокрые, несчастные люди сидели прямо на палубе. Почти все молчали. Вера попыталась рассмотреть попутчиков, заглянуть им в глаза. Но глаза были пусты. И похожи. Казалось, что здесь собрались сплошь близнецы. С одинаковым выражением лиц: смесь страха и безысходности.

Вера устроилась в самом дальнем уголке на корме. Подальше от всех. Не видеть бы этих лиц! И матрос с его бензином ей не нужен. Не будет она чиститься. Наплевать.

Она слышала отголоски работы матросов, их разговоры, плеск воды, шум двигателя. Но все звуки пролетали мимо, как пейзаж за окном быстро несущегося поезда. В голове стучало, будто в такт мерному движению по рельсам: «Мама! Папа!» Хотелось вскочить, завизжать, затопать ногами – но не было сил подняться. Хотелось забиться в самый укромный угол, спрятаться, забыться… Она все больше и больше сжималась – подтянула ноги, обхватила их руками, спрятала лицо в коленях… Но все равно поезд ехал, и качался на стыках рельсов, и надсадно грохотал: «Папа! Мама!» И еще в голову лезли глупые мысли: утонула вся одежда. И ее личная заначка – десять рублей, что она спрятала в каюте. И паспорт. Интересно, где ее паспорт? Кажется, мама держала его в своей сумочке…

Вера пришла в себя, только когда их катер – кажется, он назывался «Базальт» – оказался у пристани. У того же причала, откуда несколько часов назад отплывал «Нахимов».

Вера увидела ярко освещенное здание морвокзала, полускрытую в ночной тьме панораму города. Вспомнила свои мысли двухчасовой давности: «Да вернусь ли я когда-нибудь в этот Новороссийск?»

Она думала возвратиться сюда – ну, может, в командировку, – когда она уже будет работать на солидном предприятии. Или даже в свадебное путешествие.

Но она вернулась – гораздо раньше. Очень скоро. Слишком скоро…

И опять, будто фильм крутят задом наперед, – набережная, здание морвокзала… Она машинально поискала глазами пальму, у которой они недавно стояли вместе с Васькой, прощались. И смотрели на красавец «Нахимов», готовый продолжить черноморский круиз… Их пальма была на месте. Но теперь вокруг нее, прислонясь к кадушке, сидели мокрые, грязные, потерянные туристы.

Пустынный накануне морвокзал был заполнен до отказа – человек триста, не меньше. Но Вера знала, что ее родителей здесь нет. Подсказывала интуиция, шестое чувство, невидимая нить, связывающая ее с мамой и папой… Та же интуиция говорила ей, что здесь нет и того человека, кто вырвал у папы спасительную деревяшку. И морского волка Мишеньки нет тоже…

К Вере подошел милиционер. Спросил ее фамилию, место жительства, с кем путешествовала. Она отвечала спокойно, механически:

– Веселова… С родителями… Да, они тоже Веселовы. Здесь их нет…

Вера ни слова не скажет о том, что ее родителей погубили. Точнее, скажет, но не здесь и не сейчас.

Милиционерик – совсем молоденький! – внимательно посмотрел на нее и быстро отошел. Вернулся через пару минут вместе с врачом. Вера услышала приглушенное: «шок… успокоительное…»

Ей закатали рукав, сделали укол в предплечье, сказали:

– Сейчас поедем в гостиницу…