Абрамсон кивал. Он записал телефон человека со странным именем Чокер, по которому следовало позвонить, чтобы всё организовать.

Оставался всего один день, и Томас не сомневался, что теперь сделка будет принадлежать ему.

Исгерд сидела на скамье в раздевалке, спрятанной под рингом, и заматывала бинтом пострадавший накануне кулак. На ней не было ничего, кроме обтягивающей тело майки и свободных брюк, и Исгерд никак не могла отделаться от ощущения, что к ней обращены взгляды пятерых, куда более крепких, чем она, мужчин.

Изначально игра, в которой заставил её участвовать Чокер, предполагала только один сценарий: публике нравилось слышать сакраментальное: «Серая Стража повержена! Свободная Гесория торжествует!» Когда Исгерд выпустили на ринг второй раз, она уже знала, чего следует ждать, и тремя отработанными боевыми ударами вырубила противника. Исгерд оглядывалась по сторонам и думала: что теперь? Бежать? Когда кругом десятки людей, с ненавистью смотревших на неё? Когда за каждой дверью стоит охрана с автоматами? Броситься под очередь и умереть?

Ну, нет. Она хотела жить. Она хотела вернуть себе всё, что потеряла. Но она ещё не знала, что значат эти слова, когда разочарованный внезапной победой Чокер выпустил против неё двоих.

Так продолжалось какое-то время. Если Исгерд одерживала победу над одним — а такое происходило всегда, когда она хотела победить, против неё выпускали двоих. Если она побеждала снова — выставляли троих. Ставки делались не на то, кто победит, а на то, сколько боёв она продержится. И финальное шоу всегда одно — с неё срывали форму и ставили на колени. Срывание формы доставляло зрителям особое наслаждение, и потому каждый раз ей давали новый «маскарадный костюм». Издалека было не разглядеть, что погоны пришиты кое-как и на лацканах не хватает гербов.

Но Исгерд видела это, и она ощущала унижение очень хорошо. Она чувствовала себя клоуном. Собакой, посаженной на цепь, которой позволяется лишь лаять, и нельзя кусать.

И если в первый раз сорванные погоны доставили ей едва ли не большую боль, то потом она очень чётко осознавала, что это всё лишь спектакль. Правда состояла в одном: «Серая Стража повержена. Свободная Гесория берет своё».

Однако с течением времени то ли ненависть зрителей к Серой Страже притупилась, то ли сам факт её поражения перестал быть щекочущей нервы новостью, но привычный сценарий стал терять популярность. Чокер задумался о другом.

Некоторые болевые приёмы оказались весьма зрелищны и имели немалый успех. Исгерд не испытывала жалости. Не потому, что ненавидела противников или не воспринимала их за людей. Она просто очень отчётливо осознавала, что всё, что она делает — делает не она. Это делал Чокер. А она — лишь орудие, которое может быть послушным или умереть.

Выходя с арены проигравшей или побеждённой, она всё чаще ловила на себе пристальный взгляд Чокера. Исгерд улыбалась. Одним уголком губ. На большее её не хватало. И во взгляде Чокера появлялся страх.

Чокер боялся её. Боялся, что однажды она сорвётся с цепи и первым загрызёт именно его.

И Чокер боролся со своим страхом — как борется каждый, кто не хочет зависеть от него. Заканчивался первый год правления нового Парламента, и Исгерд всё ещё обдумывала возможности совершить побег, когда её скрутили двое громил, которые только что упали на ринге от её ударов. Атака оказалась неожиданной, и потому Исгерд оставалось лишь слабо упираться и пытаться не дать затащить себя в медицинский модуль, куда её по неизвестной причине волокли. Однако на сей раз она проиграла. Тело зафиксировали ремни, и аппарат провел в шею укол.