Иногда помятый бессонницей Алфеич видел его размытую туманом фигуру в глубине парка. Но бывало, в редкие по октябрю ясные дни государь прогуливался и со своей семьёй, и тогда пышная платьем императрица, присвоив себе локоть монарха, шествовала рядом.

Встречные учтиво раскланивались. Венценосные благосклонно принимали эту учтивость.

Официальную жизнь Царского Села, кроме штата Высочайшего двора, представляли учреждения министерств и уделов, внутренних дел, юстиции, управления землеустройства и прочие.

Столичные и другие имперские чиновники, министры и высокопоставленные военные при необходимости личного доклада или получения инструкций были вынуждены всякий раз проделывать пусть сравнительно недолгий, но со всеми сопутствующими неудобствами путь.

Император принимал, чередуя и совмещая партикулярные платья и генерал-адмиральские мундиры. Меняя в собеседниках не особо милуемого Витте на перспективного Столыпина, выслушивая вещания великих родственников (князей), приглядываясь к новым назначенцам… и к старым – например, вернули на службу С. В. Зубатова, у которого была своя, профессиональная, но, скажем, гибкая метода работы с революционными элементами[20].

Сама революция началась раньше прогнозируемых и предсказанных дат. Объяснялось это скорей всего тем, что опережающие мероприятия охранки, повальные аресты членов антимонархического движения вынудили руководство и представителей революционных партий начать активные выступления до намеченных сроков. Во всех их действиях была видна поспешность, неорганизованность, разрозненность. Но толчок был дан, а дальше, подхваченное пролетариатом, беднотой и другим маргинальным элементом, бурление пошло самотёком… покатилось, как снежный ком.

Но и без того, несмотря на упреждающие и контрмерные действия правоохранительных служб, канцелярии ЕИВ и чиновничьего аппарата, социальная температура, подогреваемая уже известными силами и лицами (далеко не всех удалось нейтрализовать), подошла к порогу кипения, сорвав крышку имперского чайника. Впрочем, в крупных городах и в уже известных ключевых местах этот пар частично удалось стравить. По крайней мере, на начальной стадии у революционеров со всеми их планами по большому счёту вышел «пшик»!

Забастовки рабочих, начинавшиеся, как правило, на территориях заводов, мгновенно купировались войсковым оцеплением, дабы не дать им перекинуться на другие предприятия. По сути, смуту давили в зародыше. Как говорится, praemonitus, praemunitus[21].

Ныне же столичный градоначальник и оберполицмейстер докладывали, что на улицах Петербурга сравнительно спокойно, лишь наблюдается возбуждённая нервозность. По подворотням, то тут, то там собирались кучки людей, тут же локализируемые (порой жёстко) жандармскими и казачьими патрулями. В городе было введено не то чтобы военное положение, но что-то близкое к тому. Войска сидели в казармах по расписанию оперативной готовности, однако улицы были буквально наводнёны шпиками в штатском.

Случалось у хлебных магазинов провокационно возникали «хвосты», но и к такому повороту событий власти подготовились – продуктами столица была обеспечена сверх меры[22].

Однако крестьянская стихия бунтов по многочисленным губернским деревням оказалась необузданной. Несмотря на введённую цензуру, мальчишки-газетчики раскрикивали горячие новости о сожженных помещичьих усадьбах, о рабочих стачках в других городах, забастовках на железной дороге, разогнанных демонстрациях. Волнения и мятежи на время оттеснили все сводки о войне на Дальнем Востоке на вторые и третьи строчки заголовков.