– Интересно… – протянул дон Стефано и приказал одному из своих людей съездить в селение, откуда Кончита родом, и разузнать о ней там.

Добытые сведения стоили уплаченных за них денег. Главарь разбойников как смог скоро вызвал Кончиту в известную им обоим комнату в мастерской, и разговор начал мягко:

– Милочка, не мне, конечно, беспокоиться, что герцогине служит обманщица, но как ловко же тебе удалось скрыть незаконного ребёнка! Не спорь, я знаю, кем тебе приходится твой как бы племянник.

– Сеньор… – женщина задрожала. – Поверьте, я ничего дурного не делаю своей госпоже, разве есть ей какой-то убыток от моего мальчика?

Дон Стефано ухмыльнулся:

– Убытка-то нет, но герцогиня, тем более герцог, не говоря уж о вашей экономке, наверняка заботятся о высокой нравственности слуг и не потерпят, чтобы строгие правила были нарушены без хозяйского ведома и одобрения.

– Знаю, сеньор, – по щекам Кончиты катились слёзы. – Клянусь, я была в этом не виновата! Наш молодой сеньор встретил меня возле речки, я одна полоскала бельё и нисколько не завлекала его, даже осмелилась оттолкнуть, а он рассердился, взял меня силой… – бедная женщина перевела дыхание.

Дон Стефано успел рассудить: «Юный болван не позаботился о мерах предосторожности, и вот, пожалуйста – бастард дворянина».

Кончита, не заметив задумчивости кабальеро, горько продолжила:

– …Потом он отдал меня лакеям…

На это слушавший её дворянин про себя лениво отметил: «Другое дело. Наверное, мальчишка всё-таки сообразил, что нечего благородной крови делать среди простонародья, а то чернь потом слишком много о себе думает».

Осмелившись поднять на дона Стефано глаза, камеристка заговорила с неожиданной твёрдостью:

– …Я не знаю, кто отец моего мальчика, и не хочу вовсе знать этого мерзавца. Я чуть не умерла и когда это случилось, и когда я рожала, но я всё равно люблю сына и всё сделаю ради него.

– И твоя сестра прикрыла тебя?

– Да, дон Стефано. Меня все жалели, все знали о проделках нашего молодого сеньора, я не первой была, наверное, и не последней. Сестра как раз замуж вышла, и священник в книгу моё дитя записал как её, а старый сеньор… он незлой человек, разрешил мне уйти в город.

Дальнейшие подробности были излишни. Дон Стефано жестом оборвал продолжение рассказ Кончиты о том, как она попала в услужение герцогу и накопила на переезд в Сегилью сестры, и так же мягко сказал ей:

– Тронут. Вот, возьми… – и протянул ей золотой. Камеристка благодарно улыбнулась, а кабальеро, не меняя благодушного тона, продолжил: – Твой сын сможет многое получить стараниями своей матери, – взгляд Кончиты наполнился обожанием, но дон Стефано не верил в долгую благодарность: – Конечно, ты не будешь спорить, что за неблагоразумие своей матери ему тоже придётся ответить.

До сознания молодой женщины не сразу дошёл смысл слов спокойно глядевшего ей в лицо и негромко говорившего кабальеро, но, осознав, какая бездна таится в глубине его полуприкрытых веками глаз, служанка герцогини похолодела, затем её бросило в жар, она упала на колени перед доном Стефано и обняла его ноги:

– Клянусь, сеньор, я буду делать всё, что прикажете!

– Встань, – брезгливо произнёс кабальеро. – Пока я доволен тобой. Я щедр с теми, кем доволен, но… вижу, мне не нужно объяснять тебе, что случается с теми, кем я недоволен. – Кончита вскочила и стала быстро кивать, рассердив сеньора. – Хватит изображать китайского болванчика! Пошла прочь!

Женщине это и было нужно.

Дон Стефано встретился с камеристкой через два дня, когда она смогла разговаривать с ним без дрожи, и стал расспрашивать о знатных сегильских семьях. Здесь Кончита приятно удивила его – женщина оказалась наблюдательной и умеющей разговорить собеседника, держа собственный язык за зубами. Если сведений ей не хватало, она сразу же объясняла сеньору, как и когда сможет узнать всё, что ему интересно. Прислугу дам и господ, составляющих высший свет города, камеристка знала отлично и пользовалась в своём кругу уважением.