Мать дала ей пятьдесят франков на расходы. Пусть эта Кэти не думает, что Клео какая-нибудь нищенка.

Париж Кэти не имел ничего общего со столпотворением в «Форум де Аль». Он состоял из кривых улочек с узкими тротуарами и антикварных лавок, где сонные продавцы стерегли драгоценные украшения; Кэти очаровывала их своим щебечущим смехом и признанием в любви к «шику и чуду».

На переходах Кэти – она была в черном платье и короткой кожаной куртке – брала ее под руку; ни дать ни взять две подружки, спешащие в кино. В американском книжном она, не глядя на цену, купила ей толстый журнал Dancing. В парфюмерном салоне на Елисейских Полях продавщицы в костюмах темно-лазурного цвета обращались к ней «мадемуазель»; они окутали Клео облаком запахов – шиповник и бергамот, сахарный дождь и приглушенный мускус; эти феи вились над благоухающей Клео, подбирая ей индивидуальный аромат. В примерочной «Галери Лафайет» Кэти вручила ей юбку: когда у тебя красивое тело, ты можешь позволить себе всё. Клео и Кэти у кассы: Клео смущена, мать дала ей пятьдесят франков, но…

– В твоем возрасте нечего говорить о деньгах, – перебила ее Кэти.

Клео старалась запомнить все: букинистов на Сене, толстый розовый нос щенка из зоомагазина на набережной Межисри, запахи соломы и мочи, прозрачные колготки на ногах продавщиц и их лакированные босоножки, горячий пар над лиловыми водами Сены и дрожащую стену тумана над каменным горизонтом мостов.

В чайном салоне Кэти сделала заказ за нее. Официантка приняла их за мать и дочь, и Клео это взволновало до глубины души: неужели кто-то способен найти в ней подобие улыбки Кэти?

Неужели это и есть любовь? Это половодье впечатлений, эта головокружительная легкость, эти улыбки, это желание поставить настоящее на паузу?

В следующую среду она увидела Кэти в холле – та оживленно разговаривала с девчонкой в балетном купальнике небесно-голубого цвета и юбочке в тон, с забранными в пучок светлыми волосами. Не прерывая беседы, Кэти небрежно махнула Клео рукой. После занятия, когда та вышла из раздевалки, Кэти уже и след простыл.

Забыта. Брошена. Предана.

Но в субботу Кэти вернулась; ее идеально подстриженные темно-каштановые волосы благоухали пряными духами. Завидев Клео после урока, она захлопала: «Ты танцевала лучше всех! Родители хоть раз приходили сюда на тебя посмотреть? Нет? Какая жалость!»

Кэти не имела права об этом говорить, но она встретилась с одним из членов фонда, и тот удивился, что документы Клео еще не рассмотрены. Это хороший знак. Не хватало самой малости – красивого фото. Но Кэти этим займется, тем более что это простая формальность. Да, и поскольку машина закрутилась, пора переговорить с ее родителями. Может, в субботу?

Мать явилась в Дом культуры с опозданием и не слышала, как Стан воскликнул: «Отлично, Клео!»

Кэти встретила Клео за стеклянной дверью аплодисментами; мать слегка чмокнула свою дочь в пропотевшем купальнике и с пылающими щеками.

Мать забросала Кэти кучей подробнейших вопросов. Если Клео вдруг получит эту стипендию и поедет в Канны, кто будет за ней присматривать? Не то чтобы она подозревала что-то нехорошее, но все же… А надо открыть специальный счет в банке на имя Клео, хотя она еще маленькая? И кто должен платить за фотографии? Если что, у них таких денег нет.

Голос матери долбил и долбил в уши, как назойливый стрекот швейной машинки.

Кэти – сама бархатная мягкость – отвечала: вы должны гордиться своей дочерью.