Темно-красный ковролин, телефонный аппарат на коленях сидящей по-турецки Клео, теплое дыхание в пластмассовую трубку: ты еще маленькая, Бетти, стипендии присуждают начиная с тринадцати лет.

На другом конце провода слышится вздох.

– Прости, Клео, но если они даже тебя взяли, хотя танцуешь ты так себе, то для меня наверняка сделают исключение, я думаю, стипендия у меня в кармане.

Из коридора доносится голос матери:

– Клео, ты опять висишь на телефоне. Мне нужно позвонить, еще пять минут, и ты вешаешь трубку.

В полумраке комнаты змеятся приглушенные шепотом слова:

– Слушай, Бетти, тут мать ругается, я больше не могу разговаривать, но это дохлый номер, так что забудь. К тому же твоя мать наверняка тебе не разрешит.

Сбивчиво-раздраженный шепелявый ответ Бетти:

– Ты что, совсем? Злишься, что я тебя обойду? И эту сраную стипендию дадут мне, а не тебе? Приходи ко мне в среду, сама увидишь, согласится моя мать или нет.

По всему коридору были развешаны фотографии Бетти в рамках. Фотографии стояли на комоде. Просвечивали сквозь стекло книжного шкафа. Красовались на телевизоре. Каждая безделушка в этой слишком жарко натопленной квартире, казалось, готовилась уступить место новой фотографии Бетти.

Кудрявая крошка на руках у девушки с подведенными глазами. Она же – года в четыре, с розовой лентой в волосах – посреди поля маков. Бетти в лиловом купальнике, с забранными в пучок волосами – лет восемь? – в центре группы девочек, видимо, во время школьного концерта. Бетти с торжествующей улыбкой на первых в своей жизни пуантах. Бетти в короткой пачке, с диадемой на голове, на руках у паренька в черных лосинах. Святая Бетти: глаза опущены долу, руки сложены на груди, на лбу венок из искусственных цветов. Фея Бетти – облачко белоснежного тюля – в полете, в метре над землей, исполняет гран жете. Мисс Бетти, вся в черно-белом, огромные ресницы, похожие на паучьи лапы, едва не касаются щек. Члены жюри поздравляют мадемуазель Бетти Богдани с успехом и вручают ей серебряную медаль.

Клео открыла мать Бетти, которую та приняла за ее старшую сестру; она достала из холодильника бутылку оранжины и поставила на стол блюдо с кусочками торта с сиреневой глазурью. В кои-то веки к Бетти пришла в гости подружка.

Потом она принялась расхваливать свою дочь: очень серьезная и ответственная девочка. С девяти лет сама ходит в школу. По выходным сидит с чужими детьми, но заработанных денег все равно не хватает на пуанты – надо не меньше двух пар в месяц, – не говоря уже о частных уроках, сто пятьдесят франков за занятие. Но она не сомневается, что Бетти ждет блестящая карьера, вещественным доказательством ее слов служили висящие на стенах снимки, на которые она указала рукой.

Бетти знай себе пришивала к балетным туфлям ленты – разговор взрослых навевал на нее скуку.

Мать Бетти достала из ящика еще несколько дипломов. Это было ужасно – слушать, как взрослая женщина умоляет ее, Клео, проявить понимание и сделать для девочки исключение. По меньшей мере дать ее дочери шанс.

Они съели сиреневый торт, посмотрели по телевизору сериал, и Бетти с тщательностью взрослого человека вымыла посуду и раковину.

Мать поблагодарила Клео за обещание подумать и на прощание поцеловала. Фиалковый запах ее напудренных щек еще долго держался у Клео на губах.

Безмолвный разговор с собой отдавался у нее в мозгу рубленым стаккато, не давая покоя ни днем ни ночью. Только не Бетти. Только не Бетти. Не в двенадцать лет. Бетти и эти обеды. Нет, ни за что.

А эта дурочка подкарауливала ее на каждой перемене: «Ну как?»