Просто отвернулся и ушел, когда все кричали, что никому ничем не обязаны! Эх, яблочки эдемские, как все запутано в этой жизни!

Арей летал еще около часа, но настроения уже не было. Он все прокручивал в памяти слова Лигула, что перья стали ломкими. Да, так и есть! С каждым днем в перьях появлялась неуловимая жесткость, которая одна и отличает мертвое крыло от живого. Но Арей не замечал ее, потому что боялся думать о том, что новые перья не растут, а старые рано или поздно, не имея смены, выпадут или сломаются. Вскоре он станет таким же бескрылым стражем, как Лигул или Кводнон, который давно уже не рискует летать, хотя, возможно, на материализацию крыльев еще и способен.

– А ну хватит ныть! Выбрал путь – иди! Привыкай, что летать ты скоро не сможешь! – вслух сказал Арей и назло себе, назло всем поднялся на огромную высоту.

Прежде на такую высоту он поднимался, быть может, всего один или два раза в жизни. Холод здесь был запредельный. Суровые ветра, как овчарки, сгоняли вместе бараньи стада туч. Вырывающийся изо рта воздух превращался в лед. На перьях застывали сосульки. Арей обламывал их там, где доставала рука. Другие поневоле оставлял, и они, сталкиваясь, позвякивали.

Зная, что здесь его никто не увидит, Арей дал себе волю. Метался в тучах, кричал, бил их кулаками, вспарывал крыльями.

– Почему меня изгнали?.. За что? – кричал Арей. – Но разве я не сам хотел уйти? И вот я получил что хотел – но почему же мне так больно и плохо? Потому что дверью хлопнул не я?

Арей кричал, врезался в грозовые тучи, заставлял их метать молнии, но ответа не получал. И отлично знал, почему это происходит. Потому что ответ этот уже был в нем самом, а он желает какого-то иного ответа. А зачем отвечать, если правильный ответ заранее не устроит вопрошающего? Если он заранее готов его отрицать, в диком упрямстве повторяя одно и то же?

Щенок сосет молоко матери и растет. Если он отказывается сосать молоко, то погибает. Мать не может заставить его сосать. Она может только толкать его носом, массировать языком, возможно чуть покусывать – и все. Остальное – это свободная воля щенка, куда бы она ни вела.

Он, Арей, ощутил в себе перемену еще в Эдеме, еще до близкого знакомства с Кводноном. Началось все с того, что он перестал мысленно разговаривать с незримым, трепетным светом, вдохнувшим в него жизнь. Случилось это как-то совсем неприметно, когда он захотел превзойти всех в полете. Переключился на свои крылья. Зациклился на них. Изучал, как влияет на полет расположение каждого пера. Угол его изгиба, плотность, форма. Ведь даже мелкие, немаховые перья могут изменить характеристики полета, по-разному взаимодействуя с воздухом.

С незримым светом он уже почти не говорил. Все его дары воспринимал как должное. Едва ли не считал, что ему обязаны за то, что он, Арей, позволил произвести себя на свет. И теперь, раз его выпустили в мир, за ним обязаны бесконечно следить, заботиться и восхищаться им.

А как-то утром, в Эдеме, когда воздух был особенно прозрачен и сад дышал свежестью, Арей вновь попытался говорить со светом и понял, что сказать ему уже нечего. Нет в нем ни благодарности, ни терпения, ни радости, ни любви к создавшему его. Он потерял что-то важное, какую-то тонкую настроенность. Между ними просочилось нечто чужеродное, постороннее, непонятное ему самому. Арей ощущал все это без слов. Единой мыслью ощущал, целостно. И было ему от этого душно.

Сейчас Арей летал долго. И кричал долго и безответно. Наконец, охрипнув и устав, полуживой спустился на землю. Усы и бородка были покрыты панцирем льда. Такой же панцирь, состоящий из многих отдельных шариков, был и на его одежде. Арей шагал, слушая, как осыпаются с него шарики льда. Ему хотелось согреться.