Выведать у Амлена что-нибудь, помимо самых общих описаний, труднее, чем вырвать коренной зуб. Нельзя утверждать, что он совсем невосприимчив к прекрасному, просто ему недостает поэтического ви́дения и языка.

– Да, это все я видела и сама в давно минувшие годы, в другой жизни. Теперь вот думаю, не совершила ли я ошибку, не оставшись в свое время на Сицилии. Очень рада слышать, что супруг моей дочери хорошо к ней относится. Это то, чего я желала ей всем сердцем.

– Иоанну ожидает там благоденствие, – ответил Амлен. – В путешествии ваша дочь выказала здравый смысл и крепость духа, а когда мы прибыли на место, свою роль она исполнила безупречно. – Смущаясь, он добавил: – Расставаясь, Иоанна взяла меня за руку и попросила передать привет всем, кто остался в Англии, и отдельно – госпоже матушке.

Алиенора на мгновение зажмурилась от пронзившей сердце боли. Госпоже матушке, которую девочка почти не знала, поскольку бо́льшую часть времени они не были вместе.

Вернулся Генрих. После обработки и перевязки раны он хромал сильнее, чем раньше. Алиенора стала догадываться, что краснота на его лице не столько следствие солнечного ожога, сколько симптом лихорадки. Король сел, не в силах сдержать гримасу боли, и обвел всех присутствующих грозным взглядом: чтобы никому и в голову не пришло комментировать его состояние. Взмахом руки приказал оруженосцу налить ему вина с водой.

Трапезу прервало появление слуги в сопровождении гонца. В последнем Алиенора признала Вигэна, одного из писцов Генриха, который часто исполнял поручения личного характера. Одежда Вигэна потемнела от пота, а кожаная сумка покрылась дорожной пылью, поднятой копытами его коня.

– Сир. – Вигэн опустился на колени и со склоненной головой протянул Генриху письмо.

Генрих взломал печать и развернул свиток. На его лице не отразилось никаких эмоций, оно оставалось неподвижным, словно высеченное из камня.

– Сир, простите меня. Я пытался перехватить гонца с первой вестью из Франции, но он слишком сильно опережал меня.

– Прочь с глаз моих! – отрезал Генрих.

Вигэн был рад исполнить этот приказ и скрылся из виду быстрее перепуганного зайца.

Король посидел несколько минут молча, закрыв лицо ладонью, потом обратился к Алиеноре:

– Младенец скончался. Его нашли бездыханным в колыбели.

– Нет – воскликнула она и зажала рот рукой.

– Он прожил всего три дня, – сдавленным голосом произнес Генрих.

– Упокой, Господи, его бедную маленькую душу! – (По крайней мере, он глотнул воздуха жизни и, значит, был крещен и попадет на небеса, однако это слабое утешение для тех, кто остался на земле.) – Несчастные Гарри и Маргарита… Боже милостивый, какое горе!

Генрих мгновенно вскинулся:

– Теперь ты видишь, почему я не могу доверять ему? Стоит лишь опереться на него, как тут же понимаешь, что вместо опоры у тебя под рукой пустота. Вот только что был ребенок – и нет его.

– Ты это не всерьез! – Алиенора пришла в ужас от этих слов. – Это в тебе говорят разочарование и горе. Наш с тобой первенец прожил всего три года. Скажешь ли ты о себе то же самое?

Он сжал кулаки:

– Меня не было рядом, когда он умер. Не перекладывай на меня свою вину.

Алиенора отпрянула, как от удара. От жестокости супруга у нее пропал дар речи.

Генрих с трудом поднялся и бросил Амлену:

– Мы не будем здесь останавливаться. Скажи конюхам – пусть седлают. Мы едем в Винчестер.

– Примите мои соболезнования. – Амлен глянул на Алиенору, показывая, что его слова адресованы и ей тоже. – Подобные новости всегда разрывают сердце.

На это Генрих раздраженно вспылил: