– Или у меня мозги заскучали, решили сделать жизнь поинтереснее. – Карина опустила руки. – Иногда мне все просто до смерти надоедает. Понимаешь?

Симон кивнул, но ничего не сказал.

Несколько секунд они молча стояли в темноте и смотрели друг на друга. Сердце у Карины билось тяжко, но не только от страха. Симон сегодня точно был какой-то другой. Такой зрелый, интересный, такой…

Повинуясь порыву, Карина вдруг шагнула вперед, обхватила Симона за шею и прижалась губами к его губам. Языки встретились, все слилось в один возбуждающий вкус – слюна, трава, алкоголь. Тела прижались друг к другу, и Карина ощутила, как быстро он наливается.

– Возьми меня с собой, – выдохнула она Симону в ухо. – Возьми меня с собой в Стокгольм. Мы можем жить в одной квартире, я отложила деньги. Симон, только мы с тобой.

Она хотела поцеловать его, но Симон вдруг отстранился. Положил руки ей на плечи, глубоко вдохнул.

– А как же Алекс?

– Алекс, – фыркнула она. – Алекс придурок. Так всю жизнь здесь и просидит. Олимпиада, не Олимпиада – когда ты в последний раз слышал рассказы о роскошной жизни борцов? – Карина запнулась на последних словах и выпалила их, словно боялась опоздать.

Она взяла Симона за руки и положила его ладони себе на талию, прижалась к нему. Все еще жесткий.

– Ну их к черту – Алекса, Неданос, все к черту. Свалим отсюда. Только ты и я. – Карина снова хотела поцеловать его, но Симон отодвинул ее. Карина разозлилась.

– Ты же хочешь. – Она крепче прижалась к его промежности. – Чувствую, что хочешь.

– Слушай, Карина… – Симон отступил, расцепил объятия и поднял руки. – Я не могу.

Его прервал звук быстрых шагов, камешки катились по склону. Луч карманного фонарика ослепил их.

– Вот вы где, – заорал Бруно. – Вы чем занимаетесь, мы же собирались купаться? Поставили фонарики и все такое. Пошли!

– Сейчас. – Симон заслонил глаза от света и покосился на Карину. Когда Карина увидела выражение его лица, у нее перехватило дыхание. Не возбуждение, не страх, что Бруно застал их вместе. Нечто другое, что ударило ее в живот, будто ржавым ножом. Сострадание.

Этот повернутый на музыке задрот Симон Видье, который годами вздыхал по ней и который наверняка несколько раз в неделю предавался влажным фантазиям о ней, пожалел ее.

Да как он посмел.

Когда Анна в начале 2000 года проходила курс по следовательской работе, занятия у них вел старый опытный легавый из убойного отдела. Он говаривал, что для следователя опаснее всего решить все для себя с самого начала. Мозг тут же начинает автоматически подгонять любую информацию под результат. Информация, которая ведет к другим выводам, иногда попросту отметается.

“Внимательность к сомнениям, – наставлял он. – Умение смотреть на вещи непредвзято. Вот что отличает хорошего следователя от плохого”.

Фреска отлично вписывалась в эту систему рассуждений. Если решить, что на ней изображено темное озерцо, окруженное лесом и крутыми скалами, то так оно и будет. Можно сколько угодно отдаляться и приближаться – не увидишь ничего, кроме отражений в воде. Но как только поймешь, что там есть что-то другое, силуэт под темной поверхностью, то смотреть на картину и не видеть этой фигуры уже невозможно.

Анна и Агнес все утро проговорили о фреске, о Карле-Ю и Симоне Видье. Агнес так увлеклась, что не спросила о взломщике (которого Анна, может быть, вообразила), и Анну это вполне устроило. Ей совсем не хотелось, чтобы Агнес не чувствовала себя в безопасности в собственном доме, особенно теперь, когда они наконец нашли способ сблизиться. Обрели общий интерес. Они уже решили при первой же возможности еще раз попробовать отыскать каменоломню, чтобы Агнес могла сфотографировать ее. Одна только мысль о вылазке приводила Анну в хорошее расположение духа, несмотря на трагический контекст.