– Быть может, мои сравнения не слишком поэтичны, но это первое, что приходит мне на ум, когда я на нее смотрю, и в них нет ничего противоестественного. Что касается ее манер и прочих благоприобретенных достоинств, то они еще более великолепны. Во-первых, она остроумна, во-вторых, своенравна, как бесенок, и в-третьих, это самый заклятый враг короля Георга во всем Бостоне.

– Не понимаю, почему именно эти качества избранницы твоего сердца так тебя пленили.

– Что ж тут непонятного? Такие качества характера, подобно острой приправе, возбуждают аппетит и придают пикантность блюду. Взять хотя бы ее мятежнические убеждения, которые, в сущности, являются государственной изменой, – без них моя преданность королю выглядела бы столь же пресной, как добрый портвейн без закуски из оливок. Ее дерзкое своенравие – отличная подливка к салату моей скромности, а ее острый ум сочетается с кротостью моего нрава – как сладость и кислота в шербете.

– Я вижу, эта женщина воистину обладает могущественными чарами, – сказал Лайонел, которого немало позабавила удивительная смесь серьезности и юмора в этом описании. – Однако при чем здесь легкая пехота, Полуорт? Надеюсь, эта особа не принадлежит к тем представительницам дамского пола, чье поведение легко сочетается со словом «легкий»?

– Прошу прощения, майор Линкольн, но подобные шутки тут неуместны. Мисс Денфорт принадлежит к одному из лучших семейств в Бостоне.

– Денфорт! Уж не Агнеса ли?

– Именно она! – с удивлением отвечал Полуорт. – А разве ты с нею знаком?

– Да, если можно назвать знакомством то, что она доводится мне троюродной кузиной и я сейчас живу под одной с ней крышей. Она внучатая племянница моей двоюродной бабушки, миссис Лечмир, и эта добрая дама потребовала, чтобы я остановился в ее доме на Тремонт-стрит.

– Я в восторге от этого известия! Во всяком случае, теперь уж мы с тобой будем не просто собутыльниками – наша дружба приобретает более возвышенные формы. Однако к делу: по городу, видишь ли, ходят дурацкие неуместные шутки, касающиеся пропорций моей фигуры, и я решил разом с ними покончить.

– Для чего тебе нужно только разом похудеть?

– А разве я не достигаю этого в новом мундире? Если говорить правду, Лео, – а тебе я могу открыть душу, – ты ведь знаешь, что за народ у нас в сорок седьмом. Стоит кому-нибудь прилепить тебе какую-нибудь оскорбительную кличку или прозвище, и ты, хочешь не хочешь, будешь таскать ее за собой до могилы!

– Существует, между прочим, способ положить конец недопустимым вольностям, – промолвил Лайонел серьезно.

– Чепуха! Смешно драться на дуэли из-за двух-трех лишних фунтов жира! Тем не менее прозвище имеет большое значение – ведь первое впечатление решает все. Посуди сам: кому может прийти в голову, что Великий океан – это какая-нибудь ничтожная лужица, а Великий Могол – несмышленый младенец, и кто поверит молве, будто капитан Полуорт из легкой пехоты может весить сто восемьдесят фунтов?

– И даже еще на двадцать фунтов больше.

– Ни на одну унцию, или пусть меня повесят! Не далее как на прошлой неделе я взвешивался в присутствии всех офицеров, а с тех пор уже, верно, еще похудел, ибо эти ранние побудки никак не способствуют цветущему состоянию здоровья. Причем, Лео, заметь, я взвешивался в ночной рубашке, ведь я при моей корпуленции не могу легкомысленно приписывать себе вес сапог, пряжек и прочих необходимых предметов, как делают это те, кто весит не больше перышка.

– Но я дивлюсь тому, что Несбитт согласился на твое назначение, – сказал Лайонел. – Он любит пускать пыль в глаза.