Решив продолжить свое занятие, Фин выпустил собаку на волю, но сохранил с ней мысленную связь, чтобы по завершении всех дел отправить назад на конюшню.

Однако Багс прибежал точно к кухонной двери и уселся под ней в ожидании, пока его снова впустят.

– Ну хорошо-хорошо, ты, вижу, решил заночевать. А раз так – изволь вымыться, дружок, а то от тебя конюшней несет за версту. Давай-ка марш в ванную!

Душ чуть не обратил бобика в бегство, но Фин действовал проворно и затащил его с собой.

– Это же просто вода. Хотя тебя придется хорошенько намылить.

Багс дрожал, кидался на лейку душа, откуда били струи, прижимался к голой груди Фина, в то время как тот намыливал его шампунем.

– Ну вот, видишь? Не так все и плохо? – Он ласково гладил пса и успокаивал его, одновременно прополаскивая шерсть. – Совсем даже неплохо.

Фин взмахнул рукой. Из-под потолка заструился яркий, но мягкий свет, зазвучала музыка, негромкая и ритмичная. Он поставил пса на пол, а сам с наслаждением отдался горячей воде, в то время как Багс скакал по мокрому кафелю и отряхивался, распуская вокруг себя веером жемчужные брызги.

При всем проворстве Фин не успел за ним с полотенцем, и теперь брызги сливались в большие лужи, на которых было легко поскользнуться. Фин во всю глотку расхохотался, а Багс сел на сухое место – вылизывать шерсть, сначала на брюхе, потом на лапах, затем на спине, извернувшись и дотягиваясь языком до хвоста.

Наведя в ванной порядок, Фин перешел в спальню и сбросил на пол подушку с дивана. Но пес, уже окончательно почувствовав себя дома, прыгнул к нему на кровать, высокую и широкую, и растянулся в блаженстве, как барин.

– Ладно хоть вымыть тебя успел… – проворчал Фин, но пса не согнал.

Он устроился рядом и решил, что на сон грядущий лучше будет почитать книжку, чем смотреть телевизор.

К тому моменту как Фин погасил свет, Багс уже тихонько посапывал. Этот звук Фин расценил как некоторое утешение и тут же подумал: до какой степени одиночества надо было дойти, чтобы находить утешение в сопящей рядом собаке?

В темноте, под легкое мерцание углей в камине, он стал думать о Брэнне.

Она повернулась к нему, и ее черные волосы, шелком рассыпанные по обнаженным плечам, сделались похожими на роскошный черный занавес. Огонь теперь горел ярче, его золотые всполохи превращали ее глаза в чистое серебро, в котором плясали золотые искры.

И она улыбнулась.

– Ты по мне тоскуешь.

– И днем и ночью.

– И сейчас ты меня жаждешь, в этой своей большой постели, в своем прекрасном доме.

– Я жажду тебя в любом месте. Везде и всюду. Ты меня мучаешь, Брэнна.

– Мучаю? – Она рассмеялась, но в ее смехе не было никакой жестокости или насмешки. Он был теплым, как поцелуй. – Не я, Финбар, не я одна. Мы оба друг друга мучаем. – Она провела пальцем по его груди сверху вниз. – Ты теперь сильнее, чем раньше. И я тоже. Как ты думаешь, вместе мы будем еще сильнее?

– Как я могу что-то думать, о чем-то гадать, если ты для меня – все?

Он взял в горсть ее волосы, притянул к себе. Бог мой, боже ты мой, ее вкус после такого долгого – как сама жизнь – перерыва был равносилен жизни после смерти.

Он перекатился, подминая ее под себя, еще глубже погружаясь в это чудо. Ее грудь, полнее, мягче и слаще, чем сохранилась у него в памяти; ее сердце, бьющееся барабанной дробью под его ладонью, когда сама она выгибалась дугой навстречу ему.

Смятение и буря чувств – ощущение ее кожи, шелковой, как и ее волосы, и теплой, такой теплой, что декабрьский холод отступил. Ее фигура, изящные линии тела, звук ее голоса, шепотом произносящего его имя, то, как она движется и движется под ним, разгоняя его одиночество.