Но Коростель – Коростель был другим. Она говорила, что он взрослее – вообще-то куда взрослее большинства взрослых. С ним можно разговаривать объективно, обсуждая события и гипотезы и делая логические выводы. Джимми не видел, чтоб они друг с другом вот так беседовали, но, видимо, беседы имели место, иначе она бы так не говорила. Он часто задумывался, когда же и как происходили эти взрослые логичные разговоры.

– Твой друг интеллектуально честен, – говорила мать. – Он себя не обманывает. – А потом смотрела на Джимми – эти грустные глаза, этот взгляд – мол, как же ты меня огорчаешь. Если б он только мог стать таким же – интеллектуально честным. Еще один минус в тайном табеле, что хранился в потайном кармане маминой души, в табеле, по которому Джимми всегда еле-еле натягивал нужный балл. Джимми мог бы лучше успевать по интеллектуальной честности, если б только постарался. И, блин, если бы понял, что вообще значит эта хрень.

– Я не буду ужинать, – снова говорил он. – Возьму что-нибудь перекусить. – Если ей охота огорченно пялиться, пускай пялится на кухонные часы. Он переделал их так, что малиновка говорила угу, а сова – кар. Пусть ее для разнообразия часы разочаруют.

Насчет честности Коростеля, интеллектуальной или еще какой, у Джимми имелись сомнения. Он все-таки знал про Коростеля чуть больше матери.

Когда мама исчезла, устроив представление с молотком, Коростель почти ничего не сказал. Кажется, его эта история не удивила и не шокировала. Он заметил только, что некоторым людям нужно меняться, а для этого куда-нибудь уехать. Сказал, что иногда человек часть твоей жизни долго-долго, а потом вдруг его больше нет. Что Джимми надо бы почитать стоиков. Совет Джимми раздосадовал: Коростель бывал порой чересчур назидателен и слегка злоупотреблял этим «надо бы». Но Джимми был благодарен ему за спокойствие и ненавязчивость.

Разумеется, в то время Коростель еще не был Коростелем: его тогда звали Гленн. Почему с двумя «н»?

– Отец любил музыку, – сказал Коростель, когда Джимми собрался спросить, на что потребовалось время. – Назвал меня в честь одного умершего пианиста, какой-то мальчик-гений, он тоже был через два «н»[11].

– А он заставлял тебя музыке учиться?

– Нет, – ответил Коростель. – Он вообще никогда меня особо не заставлял.

– Тогда в чем смысл?

– Чего?

– Имени. С двумя «н».

– Джимми, Джимми, – сказал Коростель. – Далеко не у всего есть смысл.

Снежному человеку трудно называть Коростеля Гленном: Коростелева вторая личность совершенно заслонила первую. Скорее всего, Коростель жил в нем с самого начала, размышляет Снежный человек: никакого Гленна и не было, Гленн – всего лишь маска. Поэтому в воспоминаниях Снежного человека Коростель не бывает Гленном, никаких «Гленн, он же Коростель», или «Гленн-Коростель», или «Гленн, позже известный как Коростель». Просто Коростель, и все.

К тому же так проще, думает Снежный человек. Зачем эти скобки, зачем дефисы, если особой нужды нет.

Коростель появился в школе «Здравайзер» в сентябре или октябре – в один из тех месяцев, что когда-то назывались осенними. Был яркий теплый солнечный день, в остальном ничем не примечательный. Коростеля в эту школу перевели – охотники за головами обработали его родителей, обычное дело в охраняемых поселках. Дети приходили и уходили, парта занята, парта свободна, дружба непредсказуема.

Джимми особо не вникал, пока Дыньки Райли, их классная руководительница и училка по ультратексту, представляла Коростеля классу. Разумеется, на самом деле училку звали иначе – «Дыньками» ее прозвали мальчики в классе, – но ее имени Снежный человек вспомнить не может. Ей не стоило так низко наклоняться над его экраном – ее громадные круглые груди почти касались его плеча, ей не стоило туго заправлять обтягивающие футболки «НоваКожа» в шорты – это очень отвлекало. Поэтому, когда Дыньки сообщила, что Джимми поведет нового одноклассника на экскурсию по школе, воцарилось молчание – Джимми судорожно расшифровывал, что же это она такое сказала.