Чищу картошку и лук, потому что собираюсь впечатлить Соколова пельменным супом — самым странным и вкусным открытием моей гастрономической жизни. Уж не знаю, фанатеет ли Пашка от «Роллтона» в сочетании с пельменями, но наивно предполагаю, что ему понравится. Ругаю себя за дурацкие мысли, не надо вообще подобными вопросами задаваться.

Насильно переключаться на что-то другое не приходится — от раздумий отвлекает ругань Соколова и звук брызжущей воды. Волнение моментально натягивает нервы. Теряю концентрацию, рука вздрагивает, и вот уже мой палец стремительно окрашивается кровью. Подношу его к губам, по-детски считая, что лучший способ остановить кровотечение — зажать ранку языком.

Останавливаюсь напротив распахнутой в ванную двери. Меня встречает два удивленных лица. Соколов мокрый, по свитеру и штанам расползается огромное пятно, а слесарь-сантехник недовольный. Последний бодро закручивает полотенцесушитель, пока Пашка пытается проморгаться.

— Что случилось? Опять потоп? — снова облизываю палец, это выглядит антисоблазнительно, но я все равно чувствую неловкость, поэтому зажимаю порез пальцем, морщась от боли.

— Плохо закрутили, брызнуло лишка. Уже исправили, — добродушно улыбается мужчина, а Соколов наконец отступает в сторону и стирает воду с лица.

Он снова на мне сосредотачивается, будто ничего важнее в мире сейчас не существует. Я не вовремя чувствую приятное тепло в животе, но оно мгновенно испаряется, стоит губам Пашки изогнуться в ухмылке.

— Привороты делаешь? — кивает на пострадавший палец. Из груди рвется смешок, и мы оба улыбаемся, разделяя крохотный миг спокойствия на двоих.

— Боишься, что приворожу? — вздергиваю бровь с вызовом.

— Я и так уже, только кровь зря переводишь, — пожимает плечами, завуалированно признаваясь в симпатии. Вот как так можно? Все только что было хорошо, а теперь летит в пропасть со скоростью звука. Не нужны мне эти слова. Не от него хочу их слышать, а сейчас все ощущается так, словно меня с маниакальным удовольствием раздирают на части.

— Полотенце над раковиной, — бросаю холодно и сбегаю обратно, ощущая себя набитой дурой.

И зачем только задала глупый вопрос? Все же ясно как белый день, а так в очередной раз над собой поиздевалась. Мы с Соколовым одинаково побитые: я безответно люблю Родина, он — меня. Это даже не треугольник, это чертова прямая, в которой мы пытаемся дотянуться до желаемого.

Закидываю продукты в кастрюлю, заливаю водой и ставлю на медленный огонь. Проходит мучительно долгих десять минут, в которые я успеваю протереть пыль на кухне и дважды вымыть идеально чистый стол, прежде чем мужчины зовут принимать работу.

Я вхожу в ванную, там и правда нет никакого потопа, даже следов воды нет, потому что Соколов стер все тряпкой. Даже сомнений не остается, что это его рук дело, не постороннему же человеку подобным заниматься.

— Ну, смотри, хозяйка, — кажется, что ничего и не изменилось. Такой же полотенцесушитель, который у меня и был, такого же металлического цвета. Он уже теплый, вода быстро набирается.

— Спасибо вам за помощь.

— Да брось, — машет рукой. — Обращайся, если вдруг что, — он оставляет на тумбочке в прихожей визитку и, попрощавшись, уходит.

Мы остаемся вдвоем. Напряжение взвинчивается вмиг. Пружина натягивается, готовая лопнуть. Мое терпение трещит по швам. Пашка не вламывается в мое личное пространство, но я остро ощущаю желание сделать это.

— Дашь мне полотенце? И надо бы вещи просушить, — он стягивает свитер, оставаясь, слава богу, в майке, но мне все равно достаточно, чтобы залюбоваться рельефными плечами и забитой рукой с вязью узоров. Как-то я раньше не придавала значения татуировке, будто ее и не было вовсе, но она точно старая, а еще нуждается в коррекции — края немного поплыли. Все равно выглядит красиво.