Вечером 19 августа 2003 года я ехал по Бруклинскому мосту и с гневом думал: двенадцать лет прошло с того дня, когда я – двадцатилетний – стоял в толпе на Лубянской площади и, глядя на то, как подъемный кран снимает статую Дзержинского с постамента, держал в руке тонкий ятаган красного стекла – осколок вывески «Комитет Государственной Безопасности СССР», подобранный с крыльца самого страшного здания в стране… И ничего, ничего, ничего с тех пор не изменилось. Будущее не наступило, люди не стали прекрасней, добрей, умней, честней, милосердней, и великая русская культура, убитая советской культурой, так и не воскресла. Очнись, читатель! Неужто ты способен лелеять уютную слепоту так долго и всерьез не замечать, что окаянные дни, начавшиеся с отлучения Толстого, никак не закончатся, что всю российскую историю можно прочитать именно в разломе гражданского противостояния «народных типажей» и тех, кто их способен описать? Что нам пора бы уже завершить и 1905-й, и 1914-й, и 1917-й, и 1937-й, и 1953-й…

Что делать? Вот про это я и пишу: перво-наперво необходимо набраться ответственности за немыслимое – за провидение.

…В Султановке мы вновь переживали операцию «Лесополоса»; наши разговоры о страшном начинались с новостей, приносившихся Павлом. Шепотом он рассказывал о том, что узнавала его мать, работавшая секретарем на Петровке, 38, – столица тогда замерла от ужаса, а мы цепенели от только что услышанного… Каждый, кто прибывал в столицу из областных направлений, видел эти огромные буквы… Первыми вспыхнули выкрашенные суриком буквы МОСКВА – на въезде в город по Симферопольскому шоссе. На прошлой неделе в понедельник утром, когда дачники пересекали по шоссе поля, еще залитые туманной кисеей, они увидели в бледнеющем небе то, во что невозможно было поверить. С шестиметровых букв свисали висельники. Буква М была украшена двумя трупами. О, С, К, В содержали по одному покойнику, подвешенному за ноги с помощью верхолазной страховки. Буква А на скатах заключала седьмого и восьмого казненных. Следственные мероприятия завершились к полудню, и только после этого рассосалась пробка из зевак на кольцевой дороге.

Жуки кипели в березе, сумерки сгущались, полные сладкой жути, мы с Верой за спинами других соприкасались беспокойными кончиками пальцев. Павел рассказывал о странных убийствах, которые уже полгода происходили в Москве. Ниночка одергивала его, морщилась, но снова принималась слушать…

– Стопудово висельники МОСКВЫ связаны с этими убийствами, – пророчествовал Пашка. – Все они убиты выстрелом в висок и раздеты. Уже двадцать два трупа – от двадцати трех до тридцати пяти лет. По одному, по два их находят в выселенных домах в центре столицы. Трупы обнаруживают хиппующие музыканты и художники…

Необходимое пояснение: авангардная молодежь по привычке советского времени еще вела тогда подпольный образ жизни. Кочегарки, вахтерки, дворницкие были наполнены богемой. Богема самостийно вселялась в оставленные жителями дома на Пятницкой, Ордынке, Пречистенке, Цветном бульваре. Капремонт на этих коммунальных площадях назначили еще год назад, и жителей расселили в новые микрорайоны. Царящий бедлам заморозил реставрационные работы и на несколько лет передал центр столицы под самовольные молодежные поселения и притоны бездомных. В таких квартирах и стали находить раздетых догола молодых и не очень людей с дырками в висках.

Павел вдруг спадал на шепот, хотя никто посторонний нас не мог услышать: «Эти трупы – добровольные жертвы – проигравшие участники смертельного казино. Идет подпольная игра в “русскую рулетку”. Ценой жизни можно выиграть огромные деньги…»