– Вацлав, – ответил Бурцев. – Ополченец.

Жутко хотелось жрать, от ремней, накрученных Богданом, ныли руки.

– И чьего же ты войска ополченец, Вацлав? – рыцарь, казалось, не замечал страданий пленника и явно не намеревался ни угощать его, ни развязывать.

– Клеменса, – угрюмо соврал Бурцев, – Владислава Клеменса. Я послан, чтобы…

– Кто твой сотник? – перебил Освальд.

– Сотник? – Да откуда ж ему знать сотников Краковского ополчения!

– А десятник?

– Я шел в бой под прямым командованием Владислава Клеменса, – брякнул наудачу Бурцев.

– Вот как? – рыцарь скривился в усмешке. – Очень интересно…

Блин! Похоже, сморозил глупость. Допросы вести этот добжинец умел не хуже иного дознавателя.

– К моему отряду, да будет тебе известно, примкнуло много народа. Разного народу, Вацлав.

Освальд поискал кого-то взглядом, громко окликнул человека со свежим шрамом на пол-лица и в добротной кольчуге двойного плетения:

– Янек!

Крутая кольчужка. Абы кто щеголять в такой не станет. Да и делалась сразу видно – на заказ, по размеру. Сидит вон как славно. Знатный, видать, пан этот Янек.

– Ты ведь знал тех, кто бился под личным началом краковского воеводы, Янек? – к человеку со шрамом рыцарь обращался почти как к равному.

– Да, я служил при воеводе и был знаком со всеми его дружинниками.

– Этот вот ополченец утверждает, что он тоже состоял в дружине Владислава Клеменса, – недобро хохотнул добжиньский рыцарь.

Янек нахмурился:

– В дружину воеводы никак не мог попасть ополченец. Я не знаю этого человека. В первый раз вижу.

Освальд кивком поблагодарил Янека и вновь повернулся к Василию:

– Итак, ты меня обманул, Вацлав. Больше делать этого тебе не советую. – рыцарь демонстративно положил ладонь на эфес меча. – Повторяю вопрос. Кто ты?

Бурцев вздохнул. Что он мог ответить?

– Случайный попутчик княжны.

– Попутчик? – Пальцы рыцаря сжали рукоять меча, клинок наполовину вынырнул из ножен. С обнаженной стали брызнули солнечные зайчики. – Опять лжешь, Вацлав? В бою у трех сосен мой оруженосец видел, как ты надел на дочь Лешко Белого какие-то диковинные кандалы, бросил ее на лошадь и увез совсем не так, как положено возить княжну. Кому ты хотел отдать свою добычу, попутчик? Конраду? Казимиру? Тевтонам?

– Я лишь хотел уберечь княжну, – скрипнул зубами Бурцев.

– От кого?

– От татар, что охотились за ней. И от твоих разбойников тоже.

– Мы не разбойники! – Лицо Освальд перекосилось от ярости. – Хоть и громим мазовецские, куявские, тевтонские и татарские отряды да обозы, но лиходеями нас называть не смей, Вацлав! Беженцев мы не трогаем, а воюем только с врагами Польши и их приспешниками.

Партизаны, значит. Впрочем, какая разница – погибать ли от рук атамана разбойничьей шайки или от меча благородного рыцаря-партизана. Смерть – она и в Африке смерть. И в Польше тринадцатого столетия тоже…

– А что касается татар, – продолжал Освальд, совладав с гневом, – так язычники в этот лес вообще не заходили. Их богопротивное Измайлово племя движется сейчас в сторону Вроцлава по княжескому тракту. Это совсем в другой стороне.

– Но как же всадники в масках? – удивился Бурцев.

– В этих, что ли? – рыцарь небрежно кивнул в сторону ближайшего навеса.

Там, в куче скарба, трофейного оружия и тюков с фуражом валялось несколько незамеченных ранее Бурцевым «тартарских» личин. Прямо на него уставилась прислоненная к треснувшему щиту маска с двумя тщательно намалеванными клыками. Знакомая маска.

– Под ней прятал лицо Якуб Одноухий, – пояснил Освальд. – Правая рука Казимира Куявского, исполнявший со своей шайкой самые грязные поручения князя. Вот уж кто истинный лиходей и разбойник. Когда-то я лично отсек ему ухо. А вчера – голову. Такой головы не жаль. Хоть и польская она, но поганая.