Мои на удивление широкие пальцы перебирают часики – маленькие, большие, мужские и женские. Они тоже говорят со мной, но не рассказывают истории, а пульсируют магией, мощно, упрямо. Есть и пустые, молчаливые, ещё лишённые всякой силы. Я выбираю одни, на тонкой цепочке, и надеваю на запястье.

Фрейлина причёсывает мои волосы, больно тянет пряди, крепит тяжёлые заколки. Хлопают двери, и покои заполняются служанками. Тело моё натирают благовониями, мнут, щекочут кистями щёки. Словно лепят и рисуют Иверийскую принцессу – истинную наследницу и правительницу Квертинда. Словно хотят закрасить моё непреходящее уныние. Но для меня нет спасения – ни в прошлом, ни в будущем, а хуже всего то, что нет его и в настоящем. Вся жизнь – только мука среди перекрёстков чужих судеб. Я всхлипываю, едва удерживая слёзы в горле. И всё же встаю, ведомая долгом.

Почти не осознаю, как иду гулкими коридорами замка, как поднимаюсь по ступеням в сопровождении высокого темноволосого мужчины и серьёзного мальчика с такими же тёмно-фиолетовыми глазами и светлыми волосами, как у меня. Нога моя подворачивается, и боль отрезвляет. Ненадолго, на пару секунд, лишь позволяя мне вспомнить, что это мой муж и сын. Парт и Дормунд Иверийские.

Коридоры приводят нас в тронный зал, где восседает постаревший Тибр. Всё ещё статный, с переливчатой волной светлых волос, с сединой в длинной бороде. И с такими же фиолетовыми чернилами, разлитыми вдоль радужки. Первый истинный Ивериец. Мне хочется замереть перед его величием, но Везулия лишь поникает плечами и отмечает, как устало лежат руки её деда на подлокотниках трона. Торжественный зал полон людьми – советниками, консулами, придворными служителями, фрейлинами, камергерами. Гул затихает, когда мы втроём останавливаемся перед рассеянным взором первого правителя Квертинда.

– Ваше Величество, – склоняется в поклоне Парт, и мы с Дормундом следуем его примеру. – Вы просили нас к себе.

– Да, – Тибр выныривает из тяжёлых дум, и взгляд его становится осознанным. – Сначала почтим память Галиофа Иверийского. Для военного мага естественно не вернуться с войны. Он умер, как и жил: стремительно, решительно, на остром лезвии таххарийского клинка. Дикая страна варваров оказалась не по силам моему сыну. Но, даже знай он свою смерть наперёд, всё равно отправился бы в поход на Таххарию-хан.

– Да примет его Девейна в свои сады, – отзывается Дормунд, и Парт шикает на него.

Я догадываюсь, почему. Убийцам, даже самым бравым воинам, дорога в сады Девейны закрыта. И Галиоф сейчас стонет в пекле Толмунда, расплачиваясь за то, за что его славят и почитают здесь, под красными лунами Квертинда. Дормунд краснеет и переминается с ноги на ногу, понимая свою глупость.

– Подойди, – приказывает Тибр, обращаясь к своему пристыженному правнуку.

Светловолосый мальчик приближается, становится на одно колено, целует старческую ладонь, исчерченную чёрными венами кровавой магии и украшенную перстнями. Я чувствую, как рядом напрягается Парт. По толпе придворных проходит гул, но быстро смолкает. Тибр смотрит на испуганного юного правнука долго, словно набираясь решимости. Но потом всё-таки нарушает тишину.

– Дормунд Иверийский, – величественно произносит он. – Ты – истинный Ивериец, хранитель магии времени, благословлённый Кроном. Я признаю твоё право на престол и объявляю тебя преемником. После коронации ты станешь правителем Квертинда и сменишь меня на троне. Коронацию назначаю на восьмой день Красной Луны шестьдесят четвертого года. Ровно через пять дней.