Оппи поднял глаза от письма. Теллер выжидательно смотрел на него, высоко подняв брови.

– Все, как я говорил, верно?

– Да, – ответил Оппи и улыбнулся со всей возможной любезностью. – Что ж, полагаю, вас можно поздравить.

Через несколько минут Оппи вошел в лабораторию Бете.

– Ханс, я решил, что лучше будет предупредить вас заранее, пока вы еще не встретились с Теллером. Эйнштейн прислал ответ на его модель реакции синтеза.

Бете развел руками:

– Не тревожьтесь, кровопролития здесь, на Горе, не случится. Я буду великодушен к побежденному.

Оппи чиркнул спичкой, поднес огонек к трубке, пару раз пыхнул дымом и сказал:

– Не хочется вас расстраивать, но… наш любимый доктор Эйнштейн… принял сторону… нашего друга Эдварда.

– Что? Быть того не может!

Оппи взял письмо с собой. Конечно, существовал некоторый риск того, что Бете может в ярости порвать его, но теперь, после того, как был упомянут Теллер, эта вероятность становилась пренебрежимо малой.

– Читайте сами, – сказал он, протягивая собеседнику листок.

Голубые глаза Бете побежали по строчкам; высокий гладкий лоб под ежиком жестких волос нахмурился.

– Nein, – сказал он, – Herr Einstein ist ein…[30]

– Ханс, я все же не советовал бы сразу заявлять, что он Dummkopf[31].

– Но это просто невозможно!

– Не принимайте так близко к сердцу. Нам всем случается ошибаться в вычислениях.

– В вычислениях можете ошибаться вы, – отрезал Бете. – Теллер может допускать грубые ошибки. А я – не могу.

– Но Эйнштейн утверждает, что вы добавили Солнцу пять лишних миллионов градусов, – сказал Оппи, чуть заметно пожав плечами. – Вероятно, вы ошиблись в оценке его температуры.

– Оценки?! – возмущенно повторил Бете. – Это была не оценка! Моя теория основана на конкретном, реальном солнечном спектре. И температуру я вывел из спектров.

Оппи нахмурился:

– Вы анализировали спектры сами или поручили кому-нибудь из своих…

– Конечно, сам. Лично. В Корнелле.

– Что ж, когда война закончится, вы сможете проверить…

– Я проверю немедленно! – заявил Бете. – Попрошу кого-нибудь из коллег прислать сюда фотопластинки.

– Это не так важно…

– Вы ведь знаете, каким бывает злорадство Теллера? Нет, это не просто важно, а необходимо. Если, как утверждает Эйнштейн, температура на Солнце слишком низка для синтеза углеродно-азотно-кислородного цикла, то откуда же взялись обнаруженные мною углеродные линии?

– Ну, если допустить, что они существуют…

– Оппи, они существуют! – Морщина на лбу Бете углубилась и стала поразительно похожей на дугу транспортира. – Но если Солнце всегда было таким холодным – всего пятнадцать миллионов градусов, – значит…

– Тогда в его спектрах должны быть в лучшем случае лишь следовые количества углерода, оставшегося от протозвездной туманности, – предположил Оппи. Он задумчиво затянулся трубкой. – И оно никогда не могло бы производить собственный углерод.

– Совершенно верно! – поддержал его Бете.

– Так, значит, вы уверены, что видели углеродные линии… – Оппенгеймер покачал головой. – Невозможно…

– Eppur si muove, – провозгласил Бете, для пущего впечатления перейдя на итальянский язык.

Оппи хмыкнул. «И все-таки она вертится». Слова, которые якобы произнес Галилей после вынужденного отречения от его теории, утверждавшей, что Земля вращается вокруг Солнца. «Факты есть факты», как любит говорить Бете.

– Ладно, Ханс. Но когда получите из Корнелла ваши спектры, сначала покажите их мне, а не Эдварду. Я предпочел бы, чтобы весь этот конфликт прекратился. Ну а если вы сунете ему доказательства под нос, мы окажемся прямо в центре одного из его супервзрывов.