Взглядом опытного царедворца и охранника Черевин отметил странное поведение царского семейства, и когда краем глаза уловил движения, которые производил Артемий Иванович, прыгая позади хора и размахивая руками, все у него внутри опустилось.

А Артемий Иванович все прыгал и прыгал, вне себя от мысли, что царь уйдет, так и не поговорив с ним. Хористы замолкли и, выразив свою монаршую благодарность членам общества, царь с царицей собрались удалиться с веранды во внутренние покои. Тогда Владимиров решился. Он уже открыл рот, чтобы выкрикнуть: «Ваше величество! Обождите! Мне нужно вам кое-что сказать!», когда оба агента по знаку Черевина навалились на него и заткнули ему рот пучком травы, выдранной из газона.

– Откуда-то я помню лицо этого хориста, – задумчиво произнес император, поворачиваясь спиной к садику и стоявшему посреди хору.

– У тебя, папа, всегда была хорошая память на лица, – сказал Николай, открывая стеклянную дверь. – А я вот лиц вообще запоминать не умею.

– Первое правило для царя – запоминать лица, – император отвел руку, словно собираясь дать наследнику затрещину, и тот сразу сжался, став еще меньше ростом. Однако Александр только подтолкнул его к двери и Николай, распрямляясь, пообещал:

– Я запомню лицо это хориста, папа.

А в это время за спинами хористов два агента Черевина мутузили Артемия Ивановича и возили рожей по траве, отчего рожа его приобрела странный зеленый цвет, так что наследник едва ли смог бы узнать Владимирова даже несмотря на данное императору обещание.

Черевин прервал избиение. Велев хористам убираться к чертовой матери вместе со своим… профессором, он поднял Артемия Ивановича с земли и, взяв за грудки, взглянул прямо в глаза.

– Приезжайте, ваше высокоблагородие, к нам в Париж, – отплевываясь от травы и забившей рот земли, сказал Артемий Иванович. – Вместе со своими людями. Или в Лондон, на Эбби-роуд.

– Вон! – заорал Черевин так громко, что в окне дворца показалось бледное лицо среднего сына императора, Георгия, которого с утра лихорадило и он не рискнул выйти вместе со всеми на воздух.

Приняв вместе с букетами цветов поздравления от командира и офицеров кавалергардского и лейб-гвардии кирасирского полков, отстояв почти час в церкви Большого Петергофского дворца, где придворное духовенство во главе с протопресвитером Янышевым при пении придворной певческой капеллы совершило божественную литургию и молебствие с провозглашением многолетия, и позавтракав в Петровском зале под звуки придворной музыки, императрица с мужем и своим семейством вернулась в Александрию и отправилась отдыхать, а император с цесаревичем Николаем, переодевшись, вышли на террасу подышать свежим после очередного дождя воздухом.

Александр хотел поговорить с сыном о его поведении, шокировавшем не только императрицу, но даже присутствовавших на завтраке министра императорского двора с супругой и министра внутренних дел. Наличие на завтраке большого количества кавалергардских и кирасирских офицеров, сидевших за столом напротив, заставило цесаревича забыться, и он налегал на водку так основательно, словно присутствовал на полковом празднике. Но терраса вызвала у императора воспоминание о прыгавшем поутру хористе и сразу изменила ход мыслей. Ему вдруг стало смешно, что он заподозрил Ники в том, что тот мог упиться с князем Барятинским до прыгающих певцов!

– Так о чем же вы с Барятинским на самом деле говорили? – спросил он у сына, вместо того, чтобы пожурить его за чрезмерное увлечение водкой за завтраком.