Леонид и Серафима Васильевна, стоявшие рядом с одинаково счастливыми лицами, одновременно бросились на кухню за ложкой, столкнувшись при этом в дверях.

– Бабушкам – дорогу! – галантно согнулся в полупоклоне Леонид, пропуская вперед Серафиму Васильевну.

Та, шутливо отвесив ему подзатыльник, быстро сбегала на кухню за ложкой и, вернувшись, отдала ее Марии Ивановне.

Проведя осмотр горла и послушав Лёнино сиплое «а-а-а», звучавшее где-то на уровне баса-профундо, Мария Ивановна сказала:

– Ясно. Ну-ка, разоблачайся – легкие твои послушаю!

Пока Лёня снимал свитер и рубашку, Мария Ивановна держала фонендоскоп, согревая его ладонями и несколько раз жарко дохнув на него.

Леонид вспомнил, как Скорая Маша, приезжая к нему по вызову, всегда так грела «слушалку» перед тем, как прикоснуться ею к его телу. И когда к ним однажды приехал другой врач, маленький Леонид, привыкший к Машиным теплым рукам и инструментам, дико заорал, когда тот приложился ледяным с мороза фонендоскопом к его голой груди. Мама тогда в буквальном смысле спустила с лестницы перепуганного врача, предварительно огрев его отнятым фонендоскопом по спине, а потом швырнув его вслед…

– Сима, иди приготовь раствор уксуса с водой и водкой, все по трети. Нужно парня растереть, чтобы сбить температуру, он весь горит, – сказала Мария Ивановна, внимательно послушав дыхание Лени и простучав его грудь. – В легких еще ничего, но бронхи очень невеселые, всхлипывают о чем-то… И горло раскаленное… Прикройся пока, сынок! – Она похлопала Лёню по плечу и отошла к столу.

Леонид, стоявший все это время рядом с сыном, взял плед и, расправив его, накрыл им мальчика.

– Спасибо… – благодарно взглянув на Леонида, сказал тот и, сделав секундную паузу, вдруг добавил: – …папа.

Этого «папу» услышали все.

Мария Ивановна, перебирающая в своем чемоданчике какие-то упаковки с лекарствами и откладывая нужные ей в сторону, повернулась.

Возвратившаяся с кухни с банкой уксусной воды Серафима Васильевна, разрыдавшись, бросилась к внуку и, то обнимая его, то отодвигая от себя, начала над ним что-то причитать сквозь слезы.

Лёня терпеливо замер в ее объятиях, не делая попыток освободиться. А растроганный Леонид замер, чувствуя, как его сердце гулко колотится в груди.

Обстановку разрядила та же Мария Ивановна:

 – Сима, ну-ка прекрати реветь и отпусти ребенка. Заморишь парня, лучше иди приготовь ему что-нибудь поесть, пока я его растираю. У тебя бульон есть?

Вытирая слезы, Серафима Васильевна оторвалась от внука и кивнула:

– Есть куриный супчик, Машенька, сейчас разогрею. А может, ему еще котлеточек? Хочешь, Лёнечка, котлеток с картошечкой?

Но Мария Ивановна возразила:

– Никаких котлеточек ему сейчас не надо. Для начала пусть поест куриного бульона с белым хлебом. Да, и хорошо бы ему пить побольше давать. Вот разотру его и принесу клюквенного морса, у меня как раз целая кастрюля наварена. Сима, иди грей суп.

– Сейчас-сейчас, – засуетилась Серафима Васильевна и убежала на кухню.

А Мария Ивановна, положив Лёню животом на диван, налила себе в ладонь уксусной воды и быстрым движением начала растирать ему спину и руки.

– Вот теперь тебе полегче будет, полежи пока, – сказала она, закончив, и, оглядев его истощенную, но широкую в плечах фигуру, расстроенно покачала головой. – Одни кожа да кости, тебя что, дома совсем не кормили? Прямо «крепыш Бухенвальда»…

– По пути сюда я редко ел, – угрюмо ответил Лёня, переворачиваясь на спину и накрываясь пледом.

– Сейчас мы тебя покормим, сынок, – сказал Леонид, подкладывая под голову сына подушку и подтыкая края пледа со всех сторон. – У бабушки ты быстро нагуляешь тело.