– Недоверие к генералу, еще недавно сражавшемуся против войск рейха, вполне понятно и объяснимо, – поспешил успокоить его Власов.

– Очень хорошо, что вы это понимаете, генерал.

– Человека, который, как я, прошел через годы недоверия в своей собственной армии, подобные сомнения не травмируют.

По-немецки Власов говорил плоховато, с сильным акцентом, медленно подбирая слова. И еще Скорцени обратил внимание, что очки у него такие же круглые, в старомодной металлической оправе, как и у Гиммлера. Они оба напоминали ему старых сельских учителей.

– В таком случае нам ничто не мешает и впредь понимать друг друга.

– К тому же я помню, – неожиданно продолжил Власов после некоторой паузы, – что в свое время мне пришлось сдерживать натиск ваших войск под Москвой.

Гиммлер и Скорцени удивленно переглянулись. Этого русскому перебежчику говорить не следовало. Это уже было лишним.

Даже предельно сдержанный генерал Гелен, и тот нервно побарабанил пальцами по столу, как бы предлагая всем присутствующим забыть о сказанном.

– А ведь можно предположить, что вы, генерал Власов, все еще ставите себе это в заслугу, – хищновато прищурился Гиммлер.

Именно из-за Москвы он так долго и не желал признавать Власова в качестве союзника. Знал бы об этом русский!..

– Всего лишь пытаюсь объяснить отношение ко мне многих офицеров рейха, – стушевался Власов. И Скорцени все понял: бывший красный так и не смог окончательно выяснить, в качестве кого же он здесь пребывает: собеседника или допрашиваемого.

– Это не подлежит ни объяснению, ни тем более оправданию, господин генерал.

– Понимаю, – пробубнил себе под нос Власов.

– Если бы вы прозрели несколькими месяцами раньше, – все еще не мог успокоиться рейхсфюрер СС, – то, возможно, сейчас принимали бы… меня, и не в Берлине, а восседая в кабинете Сталина. Или как минимум в кабинете военного министра свободной России.

Теперь уже получилось так, что взгляд Скорцени встретился с усталым взглядом Гелена. Упоминание о Москве действительно оказалось некстати, это становилось все очевиднее. Но в то же время Власов прав: оборону Москвы[10], в ходе которой был остановлен натиск частей вермахта и СС, многие высшие чины вермахта, СД и рейхсканцелярии ему не простят никогда. Как не простит и сам фюрер.

«Но в таком случае и приема, хотя бы в кабинете военного министра России, тоже никогда не было бы, – попытался он мысленно оправдать свою дипломатическую оплошность. – Поскольку к тому времени ты уже был бы мертвым, пленным или заурядным отставным генералом-коллаборационистом.

– Однако хорошо выстроенная вами на своем участке оборона Москвы, как и ваше контрнаступление, до сих пор убеждают нас, что мы имеем дело с настоящим, боевым, мыслящим генералом, – вдруг сухо, но спасительно проскрипел своим черствым голосом Гиммлер. В отличие от Геббельса или Розенберга он умел вести разговор, не поддаваясь особым эмоциям и сиюминутным настроениям.

– Благодарю вас, господин рейхсфюрер.

– А теперь – о вашей истинной службе России. Вы и ваш штаб должны сразу же повести работу своего комитета спасения России таким образом, чтобы он стал политическим центром, пригодным для руководства всеми белогвардейскими, националистическими, любыми другими антибольшевистскими организациями, группами и объединениями представителей всех народов Советского Союза.

– Конечно, конечно, – согласно кивал Власов, давая понять, что о сражении под Москвой окончательно забыто. – Только так.

– В ближайшее время вам надлежит выработать манифест комитета, проект которого был бы согласован с нами. Но прежде следует хорошо продумать состав самого «Комитета освобождения народов России».