– Точно, – вздохнул Павел, – сочинительством не занимаюсь. Выстрела три или четыре было. То есть фактически каждый выстрел – в цель. Значит, били в упор, фонарями ослепили, ошеломили. Люди решительные и стрелки неплохие. Думаю, не было у них задачи проникнуть на ваши склады. Оружие добывали – нормальное автоматическое оружие, плюс боеприпасы. Порадовать нечем, капитан, в ваших краях объявилась серьезная банда. Людей не жалеют. Опять пойдут на дело – теперь уже с автоматами. И вряд ли это будут армейские склады. Там какая-никакая охрана, военные после той ночи бдительность утроят.

– Завтра последние уйдут, – скрипнул зубами Куренной. – Приказ они получили – до конца второй декады вывезти государственное имущество в Ленинград и закрыть объект, передать его гражданским властям. Две недели уже работают, помещения освобождают. Эшелон у них на запасном пути стоит. Там новое неиспользованное обмундирование, стрелковое оружие, запасы консервов. На фронт отсюда развозили, пока тот близко был, а теперь уже ни к чему. Завтра отрапортуют, уйдет последнее подразделение, и…

– И мы останемся наедине с городской преступностью, – сказала Кира. – Но мы же не боимся трудностей?

– А что с ограблением банка? – спросил Павел. – Виноват, слышал разговоры.

– Плачевно, – поморщился Куренной. – Четвертого дня это было. Напали то ли трое, то ли четверо в масках, застрелили кассиршу, посетителя, охранника – твоего тезку по фамилии Лапин, выгребли из закромов двенадцать тысяч рублей и без суеты ушли. Просто растворились в воздухе. Все очевидцы мертвы, свидетелей нет…

– Вроде немного – двенадцать тысяч…

– Ну, извини, сколько было, – развел руками Куренной. – Было бы больше – взяли бы больше. Стреляли, кстати, из пистолетов.

– В следующий раз из ППШ начнут стрелять, – предположил Горин. – Растут ваши противники, совершенствуются…

– Так, чего раскаркался? – рассердился Куренной. – Страх теряем, гражданин, обратно в камеру хотите? Это мы мигом устроим…

– Тогда пойду? – Павел решил не улыбаться.

– Да иди ты с богом, – отмахнулся капитан.

Он дико волновался, трясся, как простуженный, костяшки пальцев, которыми он стучал в дверь, онемели. На калитке замка не было, беспрепятственно проник в садик. За территорией ухаживали, но без фанатизма. Пробежал по дорожке, поднялся на крыльцо… Шевельнулась занавеска на окне, а может, просто показалось, не стоит доверять боковому зрению. Что не так? Он совладал с собой, отбросил дурные предчувствия. Справлялся на войне с фашистами – справится и здесь. Его ждут, уже несколько месяцев ждут! А он полный кретин, ходит вокруг да около, даже в кутузку сумел загреметь! Он стучал в дверь, задыхаясь от волнения. Помчался сюда не сразу, сбегал на Кленовую, помылся, почистил перья, надел свежую рубашку, подумал мимоходом: надо бы одежду прикупить… Дверь заскрипела, приоткрылась. На пороге стояла Катя. Он не сразу ее узнал. Сердце сжалось, горло заложило. Говорить не мог – только пищать, лучше уж вообще помалкивать. Катя куталась в старенькую шаль, стала какой-то маленькой, сутулилась. Глаза потускнели, волосы зачем-то стянула в пучок.

– Катюша, это я, здравствуй… – выдавил Горин. – Не узнаешь?

Что-то дрогнуло в ее лице или почудилось? Она смотрела на него как на совершенно незнакомого человека! Скулы обострились, в глазах обосновалось что-то колючее, чужое. Такое ощущение, что это не Катя, а ее сестра-близнец. Не было у Кати никакой сестры!

– Я приехал… – сглотнув, сообщил Горин. – Извини, что долго не давал о себе знать, так получилось, в последний месяц многое навалилось, пошло кувырком… Но я же писал тебе из госпиталя… Можно войти, Катя?