Надо сказать, что Шагаевы при всей своей занятости ни одной опереточной премьеры не пропускали. Через свои практикующие руки Дмитрий Павлович на год вперед запасался контрамарками и раз в месяц выводил жену в культурное общество, чтобы совсем не закопаться в том месте, о котором при дочери старался вслух не говорить.

Первый поход в оперетту в пятилетнем возрасте не произвел на Леру, как ожидал отец, оглушительного впечатления. Под конец безбашенного цыганского веселья, устав от громких басов и дребезжащего бубна, маленькая Лерочка расплакалась, и на семейном совете решили с опереттой повременить, тем более что по соседству, в кукольном театре, шла новая постановка «Буратино».

– Не по Сеньке шапка, – горевал Дмитрий Павлович и по субботам водил дочь на кукольные представления.

С тех пор в оперетту Лера попадала только на новогодние праздничные утренники, но и они утратили с возрастом свою прелесть.

На день рождения жены, выпавший как раз на субботу, Дмитрий Павлович не нашел ничего лучше, как повести своих девочек в старую добрую оперетту. Билеты он купил в кассе заранее, контрамарки, как ни старался, достать не смог. Давали «Сильву».

В театр Лера пошла от нечего делать. После спектакля отец обещал праздничный ужин в ресторане гостиницы «Центральная», где часто покупал ее любимый торт «Прага». Ради обещанного угощения Лера и согласилась на опереточную авантюру.

Чтобы чувствовать музыку, необязательно иметь музыкальный слух, надо всего лишь обладать трепетной душой, остальное приложится. Знала ли Лера эту простую истину или нет, но с первыми звуками увертюры ее душа стремительно взлетела под потолок, даже голова закружилась. Музыка рождалась где-то впереди в оркестровой яме, с пылинками вихрилась в лучах софитов, выплескивалась в зал через зрительные ряды, а возвращалась сверху, обрушиваясь прямо на голову, которая все продолжала кружиться от восхищения. Полумрак зала спасительно скрывал Лерино лицо, по которому текли слезы совершенно потрясающей радости. Волна абсолютного счастья рождалась где-то внутри и разрывала легкие полнотой чувств. В конце первого акта Лера горячо хлопала и вместе с галеркой кричала «браво».

– Вот уж не ожидал, – ликовал Дмитрий Павлович в буфете, поднося жене и дочери молочные коктейли, себе – рюмку коньяка. – Вот уж удивила, Лерка, так удивила. Ты ведь плакала! Не отрицай, я видел! Хороша «Сильва», правда, хороша. Следующий раз на Штрауса пойдем…

Пела Лера так себе – посредственно, голосом природа ее не наградила, зато наделила живой игрой и искусством перевоплощения, но трагические моменты получались у нее намного лучше, чем комедийные.

– Я могла бы в драматическом театре играть, – доверительно сообщила она бабушке Жене, когда проведывала старушку. – Может, мне в артистки пойти. Как ты думаешь?

Бабушка думала как мама. Наиграно смеялась, взмахивала руками.

– Что ты, Лерусь? Какая из тебя артистка?! Ты на землю-то спустись, хватит в облаках летать.

До выпускных экзаменов оставался ровно год, а Лерочкины мечты были такие легкие, живые, на удивление приятные.

Старость навалилась на Евгению Михайловну как-то неожиданно. Смертельную усталость она почувствовала после тяжелой предновогодней смены, выдраив за день восемь раз казенный кафельный пол. В конце декабря по-весеннему потеплело, подтаяла корка льда, и посетители прямым сообщением помимо простуды и гриппа несли в поликлинику на подошве сапог и ботинок куски самой настоящей грязи.

Поужинав, Евгения Михайловна прилегла на диван и, размышляя о новогоднем угощении для семейного обеда, на который по давней традиции приезжала Таня с семьей, еще раз обдумала созревшее желание бросить неблагодарный труд поломойки и окончательно выйти на заслуженный отдых со всеми вытекающими последствиями.