– Пока да. Дальнейшее зависит от твоего поведения.

– Это, в смысле, насколько вежливо я тебя сейчас провожу?

– Это, в смысле, насколько мы с тобой сработаемся. Ты ведь понимаешь, что я не просто так настаивала именно на срочном свидании с тобой? Мне нужны твои инструкции, ведь завтра в два я уже буду у Никифора Львовича. Чего ты хочешь, чтобы я постаралась там для тебя узнать? Или высмотреть? А может, и «жучка» где-то прицепить сумею, если ты мне его дашь.

– Машка, да ты что, заболела? – взвился Глеб. – Ты что, всерьез собралась к нему ехать? Да ты хоть понимаешь, зачем он тебя пригласил?! Нет, это, конечно, твоя личная жизнь, в которой я тебе не вправе указывать. Но только не надо меня к этому приплетать! С чьей бы подачи ты ни отправилась завтра в это логово, но точно не с моей! А если хватит ума, так еще передумаешь и останешься дома. Я по крайней мере очень на это надеюсь.

– Надеешься зря. Я все уже решила. Во-первых, одна-единственная поездка еще ни к чему меня не обязывает…

– Это как сказать! Этот твой Никифор может рассудить совсем по-другому, и даже тебя об этом не спрашивая.

– А во-вторых, я твердо решила тебе помочь, – игнорируя его возражение, продолжила Маша. – Присоединиться к тем, которые информируют тебя не за «спасибо» и не за другие награды, а просто так.

– Машка. – Он устало провел рукой по лицу. – Физически воздействовать я на тебя не могу, а уговаривать просто нет сил. Да и бесполезно это, учитывая твое упрямство. Что остается? Разве что матери твоей позвонить? Сообщить ей, что ее дочь напрочь слетела с катушек, и попросить, чтобы завтра она заперла тебя понадежнее?

– Не выйдет. Ты же ее телефона не знаешь.

– Не проблема. Отберу сейчас твой и посмотрю.

– И рука поднимется на девушку?

– Ради такого случая – да. Потому что сама ты сейчас просто отчета себе не даешь, во что ввязываешься. Одумайся, Маш. Пока не поздно.

– Поздно, Глебушка. Как говорится, Рубикон уже перейден. – Маша слишком поздно заметила быстрое движение Глеба и не успела выхватить у него свою сумочку. Но драться за свою собственность не стала, снова откинулась на спинку стула: – Ну-ну, поищи.

– И поищу! – Как профессионал, он без всякого смущения сунул руку в Машину сумочку и выудил оттуда ее телефон. И даже каким-то чудом сумел снять блокировку, но дальше этого дело так и не пошло. Мама у Маши значилась в списке абонентов как Лучик, это еще со школьных лет пошло, когда мама приходила ее будить, а Маша, пытаясь закрыться от нее одеялом, сонно ворчала: «Ну вот, снова лучик света сквозь ставни пробился!» И главное, папа тоже это подхватил, наверное, потому, что было в маме действительно что-то светлое, солнечное. Вот только Глеб обо всем об этом не знал, так что в его глазах «Лучик» благополучно терялся на фоне всяких там «Заек», «Цветочков», «Лысиков», «Пушистиков» и прочих достойных граждан.

– Ну что, съел? – ехидно поинтересовалась Маша после того, как Глеб наконец-то отчаялся найти в телефоне доступное каждому слово «мама».

– Твоя взяла, – признался он, возвращая и сумочку, и телефон. – Но, Машка, я со своей стороны сделал все, что мог. И не моя вина будет, если у тебя все-таки хватит глупости подписаться на эту поездку. Впрочем, – он окинул ее нарочито оценивающим взглядом, – красивые женщины, наверное, достойны роскошной жизни. И не важно, каким путем.

– Вакантов, не хами! – Маша поднялась со стула с грацией кошки. – Так ты что, действительно отказываешься от моей помощи? Подумай, какие у меня будут возможности! Ведь ни один из твоих осведомителей не сможет подступиться к Никифору ближе, чем я.