У «Рискованного дела» Келси слегка притормозила. Название фермы действительно было выведено аршинными буквами на вывеске над решетчатыми коваными воротами; за воротами виднелась засыпанная щебенкой дорога, поднимающаяся вверх, на самый гребень холма, где был воздвигнут из камня и кедровых бревен большой дом-усадьба.

Извилистая щебеночная дорога была обсажена толстыми вязами, которые выглядели гораздо более старыми – и в значительной степени куда более традиционными, – чем сам дом, чьи современные линии и модерновая архитектура казались по сравнению с ними едва ли не вызывающими. Тем не менее в том, как он венчал собой вершину холма, было что-то по-хозяйски властное, независимое, почти величественное и, как казалось Келси, свойственное именно здешним краям.

Некоторое время Келси неподвижно сидела в машине. Не то чтобы ее очень интересовала архитектура дома или окружающий пейзаж, хотя и то, и другое вполне заслуживало внимания; просто она уже поняла, что если поедет по дороге дальше, то уже не повернет назад. Следовательно, ей необходимо в последний раз все хорошенько обдумать.

Про себя она решила, что ферма «Рискованное дело» с ее удивительно подходящим к случаю названием будет тем самым пунктом, откуда она двинется – или не двинется – навстречу неизвестности, и, закрыв глаза, постаралась сосредоточиться и взять себя в руки. Если она все же отправится дальше, то всеми ее действиями и поступками должны руководить холодный разум и трезвый расчет. Предстоящая встреча не имела никакого отношения к мелодраматичному воссоединению разлученных обстоятельствами матери и ее возлюбленной дочери; здесь все было гораздо сложнее.

Они обе были чужими людьми, которым предстояло решить, останутся ли они таковыми и в будущем, или между ними все же возможно какое-то подобие родственных или на худой конец чисто дружеских отношений.

«Нет, – поправила себя Келси. – Это я буду решать, поддерживать ли нам отношения или нет».

В самом деле, она приехала сюда не для того, чтобы узнать вкус материнской любви, а чтобы получить ответы на свои вопросы. Даже причины поступков Наоми и их возможные трактовки ее пока не занимали. Тут Келси напомнила себе, что никогда ничего не узнает, если сейчас повернет назад и не сумеет задать свои вопросы матери.

Она никогда не была трусихой. Келси с гордостью отметила, что имеет все основания добавить это последнее качество к списку собственных добродетелей, и тронула машину с места. И все же, когда она сворачивала на дорогу между двумя каменными столбами со вставшими на дыбы конями на вершинах, ее руки, стиснувшие рулевое колесо, были холодными и влажными от пота.

Эта засыпанная гравием дорога вела к дому ее матери – к дому, который летней порой, должно быть, был укрыт листвой трех раскидистых ив, от которых и пошло название фермы. Теперь же свесившиеся почти до земли тонкие ветви были лишь едва тронуты нежно-зеленой дымкой, разглядеть которую можно было только на близком расстоянии. Сквозь их беспорядочное переплетение Келси разглядела фасад дома, широкое каменное крыльцо с белыми дорическими колоннами и ковровой дорожкой, округлые линии трехэтажного особняка, выстроенного в плантаторском стиле. Дом показался Келси мягко-женственным и вместе с тем таким же изящным и горделивым, как и эпоха, вызвавшая к жизни этот архитектурный стиль.

Особняк был окружен садами, которые, как она живо себе представила, в ближайшие несколько недель взорвутся зеленью листвы и ароматом цветов. Загудят деловитые пчелы, запоют беззаботные птицы, запахнут глицинии и фиалки, а на тенистую дорожку выйдет леди Наоми в длинном, до земли, кружевном платье…