Потом вдруг наступила странная, неестественная в этой ситуации тишина. Из окопов медленно прорастали головы бойцов. Все удивленно осматривали два оставшихся у берегов пролета, разрушенные опоры, барахтающихся в воде людей, по которым пока никто не решался открывать огонь.

– Сколько же жизней примет нынче эта река… – задумчиво проговорил Громов.

– Она и дарит ее, она же и отбирает, – сухо ответил майор. – Пусть теперь эти вояки сунутся на переправы!

– Сунутся, – скептически охладил его Громов.

– Конечно, сунутся, куда ж им деваться? Но только это уже будет другая война… мой Бонапарт! – Никак не мог расстаться с приклеившейся к нему при чтении какой-то книги тенью Наполеона.

– Там, в окопе, я оставил пленного.

– Какого еще пленного? На кой черт он здесь нужен? – отмахнулся майор, держа в левой руке окровавленный платочек, которым только что зажимал рану на голове.

Тишина длилась недолго. Где-то за железнодорожным полотном прозвучал винтовочный выстрел. Кто-то из уцелевших у моста фашистов сразу же ответил автоматной очередью. И снова началась стрельба, но уже более жидковатая.

Оставшись отрезанными, фашисты – и те, что залегли на пролетах, и те, что у воды, – заметно подрастерялись. Операция сорвалась, бой проигран. Что дальше?

– Э-гей, не стрелять! – неожиданно скомандовал майор, никак предварительно не объясняя свой поступок. – Я сказал: не стрелять!

– Не стрелять, – поддержало его сразу несколько голосов.

Из блиндажа сразу же вынырнул солдат и ткнул ему в руки рупор, благодаря которому майор, очевидно, не раз наводил здесь порядок.

– Эй, вояки хреновы! – вновь заорал майор, когда стрельба немного поутихла. – Все равно всем хана! Сдавайтесь!

Ответом ему была долгая, злая автоматная очередь, пули которой ударили в бруствер возле самой груди майора. Тот обстоятельно выругался, вытряхнул из рупора комки глины и прямо в рупор заматерился.

– Изысканная дипломатия, – устало ухмыльнулся Громов. – Дайте-ка мне эту говорилку, – и, не дожидаясь согласия, почти вырвал из руки майора усилитель.

– Германские офицеры и солдаты! – прокричал он по-немецки. – Вы отрезаны! Операция по захвату моста провалилась! Сдавайтесь в плен, и мы гарантируем вам жизнь.

– Э, да ты вот так, запросто, по-немецки?! – удивился майор. – Это ж почему?!

Но Громову некогда было отвлекаться на объяснения.

Теперь уже по их окопу ударило сразу несколько автоматов – и с моста, и от реки.

Громов пригнулся, переждал, пока гитлеровцы угомонятся и, не поднимаясь, прокричал:

– Красноармейцы, слушайте приказ! Огонь по врагу из всех видов оружия! Огонь!

– Гордащенко, Свиридов! – поддержал его майор. – С гранатами – к обрыву! Забросать их!

– Связь с ближайшим дотом у вас есть? – спросил его лейтенант.

– Должна быть.

– Прикажите ударить по остаткам моста. Он у них хорошо пристрелян.

Майор бросился к дзоту. И буквально через две-три минуты первый снаряд, чуть перелетев уцелевший пролет, взорвался в воде. Второй лег по ту сторону реки, сразу за мостом, где уже скапливались вермахтовцы. Наконец, два взорвались на пролетах. Однако снаряды 76‑миллиметровых орудий оказались слишком мелки, чтобы разнести их.

– Прекратить огонь! – вновь скомандовал Громов, хотя старшим здесь оставался майор. И уже намного увереннее прокричал: – Германцы! Сдавайтесь! Предлагаю последний раз!

С полминуты длилась томительная пауза, наконец от моста донеслось корявое:

– Рус, не стреляй! Плен! Плен!

В доте, очевидно, не успели вовремя принять команду майора, и оба орудия выпустили еще по снаряду.