Возможно, это было моей ошибкой. Дерьмо. Это определенно она и была, но он так вкусно готовил мексиканские лепешки с чоризо! А еще Хансон оказался невероятно интересным и веселым парнем, так что в следующий раз, когда он снова заявился на мой порог с угощением, я не смогла ему отказать. В конце концов, из-за стресса я очень сильно похудела и нуждалась в передышке, чтобы позволить себе жить.

Темное облако опасений со временем становилось не таким давящим, и где-то сквозь него уже даже пробивались лучи надежды, что моя прошлая жизнь останется лишь серым пятном в памяти. И, несмотря на крики моей интуиции, что это затишье перед бурей, с каждым новым днем я отказывалась ее слушать.

Однажды Хансон привел меня в тренажерный зал своего брата на окраине города. Помещение с самодельными тренажерами и потертыми полами значительно отличалось от фитнес-залов, в которые я ходила в Нью-Йорке. Но там обнаружилось кое-что более ценное, чем роскошь, окружающая меня с самого детства. Небольшая, но чистая и светлая комната-студия для балета, в углу которой тосковала пара затасканных пуантов. В тот самый момент что-то щелкнуло в моей груди, и я не смогла сдержать слез. Возможно, эти слезы были не о моих попытках начать танцевать и не о сестре, которая так любила балет. Возможно, в этих самых слезах крылось мое маленькое освобождение. С тех пор я несколько раз в неделю стала ходить с Хансоном в тот зал и, пока те качались, надевала пуанты и вспоминала голос сестры…

— Эмма! Эмма! — настойчивый крик заставляет меня обернуться, и я вижу бегущего ко мне парня.

Эмма… Качаю головой.

Год прошел, а я все никак не могу привыкнуть. Эта маленькая деталь, как заноза у меня под кожей.

— Ты никогда не отзываешься, секси?

Ох уж это прозвище и парень, подаривший мне его.

Хансон. Он же мой сосед, от которого я больше не надеюсь избавиться. Это невозможно. Клянусь! Я пыталась!

— Вовсе нет, — запинаюсь, когда он притягивает меня в свои медвежьи объятья, почему-то отказываясь замечать, насколько мне это чуждо.

Но если Хан продолжит в том же духе, скоро я смогу привыкнуть к его теплой груди, хотя мне бы не хотелось этого. В новой жизни я пообещала себе, что не буду ни к кому привязываться и никому не позволю привязаться ко мне, потому что риск того, что придется снова исчезнуть и причинить боль обеим сторонам, все же оставался.

— Если ты не прекратишь, я опоздаю на работу, и тогда кое-кому придется содержать свою соседку, — бурчу, зажатая в тисках.

Хан издает глубокий живой смех, и я чувствую, как содрогается его грудь под огромным пуховиком.

— Ты забыла? — он отстраняет меня за плечи. — Белые медведи очень любят девушек с красивыми глазами.

Я демонстративно закатываю глаза, истинный цвет которых скрывается под линзами, и приставляю два пальца к виску.

— Не смей больше ходить по темноте одна, на улицах в это время опасно, Эмма, — не прекращая отчитывать, Хансон утягивает меня за руку в сторону местного бара.

— Да я и не собиралась, — бормочу ему в спину. — Просто Пен попросила меня выйти в ночную смену… — Хан оборачивается и корчит гримасу аля «Бла-бла-бла», за что получает от меня кулаком в плечо. — Зануда, я не хотела тебя тревожить, знаю ведь, как ты любишь поспать.

— Тебя я люблю больше, секси.

— Фу, прекрати!

Он снова смеется, и я начинаю ненавидеть себя за то, что от звука его смеха мне становится хорошо и спокойно.

— Что именно прекратить? Любить тебя? Или называть секси?

Издав рык разъяренной тигрицы, я запрыгиваю ему на спину и нарочно обнимаю его за шею, имитируя удушающий прием. Которому, кстати, он сам меня и научил. Почему мне не было так хорошо и просто с человеком, которого я любила полжизни? Так. Отмена. Это еще одна причина ненавидеть себя за то, что даже спустя столько времени я не прекращаю сравнивать Хансона со своим мужем. Как и любого другого парня. Ведь ни один из них не смог составить конкуренцию аристократичной красоте Эзио, и ни один из них не смог заинтересовать меня как мужчина, от взгляда которого мое сердце затрепетало бы тем самым предвкушением. Проклятье, я все еще люблю свое голубоглазое чудовище…