Зато пока ехали, немного выспалась, и сразу кофе захотелось. Адреналин в крови перегорел, и на смену дикому возбуждению, напряжению и страху пришла апатия.

Слава богу, на станции Ильинское оказался кофейный автомат. И хоть Мишка торопил, она взяла себе двойной.

– Мы не спросили Клима: есть в его деревне магазин? Что мы там у него есть-пить будем?

– А… – Миня пренебрежительно махнул рукой. – Магазин или автолавка сейчас всюду есть. Лучше не терять время и провизией запасаться, а поскорее свалить из города.

Договорились с таксистом, дежурившим на площади, чтоб довез до деревни. Тот заломил с ранних любовников (как он сам для себя определил статус парочки) дикую цену. А когда Римма попробовала поторговаться, высказал:

– Да ты знаешь, какие там ямы? Смерть подвеске!

И впрямь: дорога когда-то по пути из Ильинского в Селищи имелась, даже асфальт вроде некогда лежал, только на проезжей части оказались хаотически разбросаны огромные дыры. Ехать приходилось, пыля, со скоростью двадцать километров в час по более-менее ровной обочине. Но временами она обрывалась и авто ухало в ямы. Странным казалось, что всего в ста километрах отсюда Москва, где каждый год по новой перекладывают асфальт, бордюры и плитку.

Домишко, сосватанный Паном, оказался под стать шоссе: покосившийся плетень, заросший бурьяном участок, осевшая на бок изба. В доме кислый запах, мутные стекла, дохлые мухи. Дощатый туалет в конце участка. Колодец на улице через три дома.

– Не «Хилтон», конечно, – потянулся всем телом Миша. – Но все-таки типа дом. И, как говорят, нищие не выбирают.

Сама деревня оказалась по части благосостояния разной: большинство изб кривые, темные, полузаброшенные. Но имелись и добротные каменные особнячки за высокими заборами. И что интересно: несмотря на лето, разгар, казалось бы, полевых работ, – ни единого человека ни в огородах, ни на улице.

Зато нашелся магазин, Римме с Мишей удалось закупить там хлеб, колбасу и «Доширак». Вдобавок кофе, йод, бинт и репелленты.

– А вы чьи будете? – подозрительно спросила объемистая продавщица.

– А вы из контрразведки? – парировал Миня.

Когда они вышли, Римма спросила:

– Ты мне теперь скажи, почему нас преследуют? За что стреляли? И чего ты в итоге добиваешься? Что мы дальше будем делать?

Однако на эти самые насущные вопросы Мишка не отвечал, лишь хмыкал многозначительно, гмыкал, да болтал ерунду:

– Подождем, отсидимся, забьемся под камень, как щука в реке. А он, может, сам к нам придет, своими ножками. И тогда мы его: цап!

– Да кого «цап»? И что ты затеял?

Но Минька только отшучивался и переводил разговор на другое:

– Скажи, у тебя с тем красавчиком накачанным, Климом с Садово-Черногрязской, все серьезно?

Или:

– А с твоим начальником, Пашей, ты сейчас в каких отношениях? Помню, до того как мы с тобой в двенадцатом году в Питере встретились, ты ведь с ним жила?

Или:

– Бог троицу любит! Первый раз, в пятом году, у нас совсем не задалось, потом, в двенадцатом, – случился приступ жаркой любви, но без продолжения. Теперь, наверное, все наконец сладится.

На последнее она в сердцах ответила:

– Ты говоришь, был приступ любви. Почему ж тогда меня отпустил?! Дал вернуться в Москву? И не позвонил потом ни разу?!

– Извини, красавица, то была моя самая большая в жизни ошибка. Сам себе простить не могу.

Короче: балагурил и подсмеивался. А она не могла сопротивляться, потому что тогда, в двенадцатом году, заимел он над ее сердцем власть – не такую, как некогда Синичкин, но ощутимую. Никакому Пану и не снилось.

И только одно по делу Миня сказал – не считая того странного лепета, под который она в электричке засыпала: