- В какой она палате?
- В пятьсот пятой.
Ни слова больше не говоря, разворачиваюсь и иду на выход. Но у самой двери я останавливаюсь и все же задаю вопрос с последней надеждой:
- В этой больнице ее совсем не будут лечить?
По затягивающейся паузе понимаю, что подтверждаются худшие опасения.
- Кира, мне очень жаль…Но поймите, на руководство тоже надавили сверху…Я всего лишь пешка…
Выхожу из ординаторской, с силой захлопнув дверь. Я понимаю. Еще как понимаю. Потому что я точно такая же пешка, которой пожертвовали в угоду ферзю.
Аккуратно открываю дверь в палату и, еще не зайдя, уже хочу развернуться и бежать отсюда. Потому что тут пахнет безысходностью. Смертью. И кажется, что эта старуха с косой стоит сзади и дышит в затылок.
Мама сидит ко мне спиной, слегка сгорбившись. Ее узкие плечи опущены, а вся поза говорит о том, что она все понимает, что бы ей там не наговорили. Она приняла всю ситуацию и сейчас просто ждет своего конца.
Слезы душат меня, но я силой воли загоняю их обратно. И все равно мне удается лишь негромко и жалобно позвать ее:
- Мам…
Она тут же оборачивается, и растягивает потрескавшиеся губы в улыбке. Да, болезнь не пощадила ее: она постарела лет на десять, в ее некогда шикарных волосах проблескивает седина, а лицо испещрено морщинами. И пусть! Все равно она для меня самый близкий и родной человек. А болезнь мы обязательно победим. Мама будет жить! Даже ценой моего собственного счастья.
- Кирочка, солнышко, - она тянет ко мне руки, и я немедля бросаюсь к ней в объятия.
- Как ты, мам?
- Все хорошо, котенок. Только домой очень хочется…
По ее жалобному взгляду понимаю, что это из-за того, что она оказалась в этой палате. И немудрено: она рассчитана на четверых, все оставшиеся три койки заняты, и пациенты очень тяжелые. Кто-то стонет от боли, кто-то наполовину перевязан…и пахнет тут соответствующе.
- Нельзя, мам. Ты же понимаешь, у нас лечение. Насчет палаты не переживай. Это досадное недоразумение. Я уже всем всыпала по первое число, сегодня вечером, ну, или край завтра тебя уже переведут обратно. Ты должна выздороветь! И жить!
- Ох, солнышко…Моя девочка, - мама со слезами на глазах нежно гладит меня по волосам и шепчет: - Ты так дорого за это заплатишь…
Она как будто понимает, чего мне это будет стоить. Как будто видит всю ту вселенскую грусть, которую я безрезультатно пытаюсь утопить внутри себя.
- Ерунда, мам! – нарочито бодро произношу. – Деньги для того и созданы, чтобы их тратить. Я еще заработаю! А ты поправляйся. И ни о чем не думай.
Весь вечер и всю ночь я лежу на диване, свернувшись клубочком. Кручу кольцо на пальце, утирая периодически катящиеся слезы и вспоминая все самые счастливые моменты, связанные со Стасом.
- Я знаю, что сделаю тебе больно. Но, надеюсь, когда – нибудь ты узнаешь правду и поймешь…
А на следующее утро я уже стою в кабинете чудовища.
- Я согласна, - выпаливаю фразу, которую не так давно произнесла совершенно другому мужчине.
- Умница, девочка, - довольно усмехается Андрей Евгеньевич. – Я знал, что ты примешь верное решение.
- А вы разве оставили мне выбор?
- Выбор есть всегда. Просто я немного…как бы это сказать…подтолкнул тебя к правильному решению.
- Вот как это сейчас называется!
- Не будем тратить время: и мое, и твое, - голос отца Стаса становится жестким. – Ты должна сама бросить Стаса. И подобрать такие слова, чтобы у него не возникло желание не то, что говорить - видеть тебя. Я молчу про искать и прочее. И, да, тебе с мамой придется исчезнуть из города. С выбором клиники я помогу, – тут же добавляет, видя, что я готова отстаивать право мамы на лечение до последнего.