– Не называй меня так. Кончилась Блума, дымом улетела.

Хаим испугался. За многие годы супружества жена ни разу не говорила с ним таким образом. И голос… это был не ровный, мелодичный голос Блумы, а какое-то злобное тявканье.

Он сделал еще попытку. Опустился на пол рядом со скамеечкой и попробовал взять жену за руку.

– Блумеле, расскажи мне… – договорить Хаим не успел. Она вырвала руку из его ладони, обожгла взглядом безумно горящих глаз и со всей силы ударила в грудь. Хаим буквально отлетел к стенке, больно ударившись затылком.

– Не смей ко мне прикасаться, – зашипела Блума, – я не твоя жена.

Хаим встал, натянул полушубок и выскочил на улицу. Несколько секунд он колебался, бежать к знахарке или к раввину, а потом решительно двинулся к дому ребе Михла.

Раввин уже поужинал и сидел в своем кресле, уютно обложившись книгами. Выслушав габая, он вопросительно поднял брови:

– Когда это началось?

– Сегодня вечером. Утром еще все было по-прежнему.

– Пойдем. Я должен увидеть ее своими глазами.

При виде ребе Михла Блума расхохоталась прямо в лицо мужу.

– За подмогой побежал, дурачок? – пролаяла она.

Раввин остановился в трех шагах перед сидевшей на низкой скамеечке женщиной, достал из кармана записную книжку в потертом переплете, быстро отыскал нужную страничку и стал шепотом что-то читать.

– Нет, нет, – заверещала Блума. – Не смей, не делай этого, нет!

Ребе Михл не обратил на крики ни малейшего внимания и продолжил чтение. Спустя минуту тело женщины обмякло, поднятые вверх руки с растопыренными пальцами бессильно упали на колени.

– Кто ты? – спросил раввин.

– Меня зовут Ента, – бесцветным голосом произнесла женщина.

– Как ты сюда попала?

– Я долго скиталась между душами и телами в поисках постоянного пристанища. И вот нашла.

– Почему ты не нашла упокоения после смерти?

– Потому что меня никуда не принимают.

– Расскажи свою историю, – раввин сел на скамью у стола, и Хаим обессиленно, подобно жене, опустился рядом.

– Я родилась в Немирове. Мой отец был арендатором, главой большой семьи. Когда пришли бандиты Хмельницкого, вся еврейская община заперлась в синагоге. Стены у нее были толстые, как в крепости, а двери окованы железом. Мы тоже туда прибежали – мама, папа, пять моих братьев и две сестры. Казаки обложили синагогу, но дверь ломать не стали, перепились награбленной водкой.

А мне умершая за год до этого бабушка показалась. Сказала: со стороны реки в синагоге есть маленькое окно, казаки его не заметили и сторожей не поставили. Выберись через него и беги.

Мне тогда только исполнилось шестнадцать, я сама не знала еще, как поступать, и рассказала все отцу. А он говорит: это тебе от страха померещилось. Тут у нас три миньяна мужчин, мы будем всю ночь молиться и читать святые тексты. Бог услышит, Бог поможет, придет польское войско и выбьет казаков из Немирова.

Они стали молиться, а я сижу ни жива ни мертва, не знаю, как поступить, может, и вправду померещилось. И опять бабушку увидела. Беги, говорит, не теряй времени, беги.

Это окно на женской половине было. Там узлов на полу валялось – не пройти, семьи с собой притащили, что могли. Я вытащила потихоньку две простыни, связала и посреди ночи, когда сон сморил женщин, выбралась из синагоги. Не помню, как бежала, как пряталась, но к утру добралась до польских войск.

Там меня сразу изнасиловали жолнеры. Привязали за шею к телеге, словно козу, и приходили один за другим. Целую неделю приходили, не надоедало им. Кормили щедро, игрушка должна быть живой и здоровой. Первые два дня я плакала не переставая, а потом слезы кончились. Когда выдавалась спокойная минута, я звала бабушку, спрашивала, зачем она меня послала на такую муку. Но она больше не приходила.