В пещере стоял страшный, пронзительный детский крик: квадратные рты детей, синие губы, набухшие веки, серые слезы, катившиеся по впалым щекам, – все это было нереальным из-за происходившего ужаса. На груди Ситонга болтался транзисторный приемник. Передавали концерт джазовой музыки; когда кончился твист, раздались аплодисменты и смех далеких людей, сидевших в концертном зале. Степанов побежал с детьми к выходу из пещеры, но Кемлонг крикнула:

– Нельзя! Обратно! Они сейчас будут кидать бомбы!

Кемлонг тоже опустилась на колени и начала ползать по пещере, ощупывая нары; но всех детей разобрали, и поэтому Кемлонг вытащила из белого дыма пеленки и одеяльца.

– Они фосфором выгоняют людей под бомбы из пещер, – сказала она, прижимая пеленки и одеяла к груди.

Чтобы унять дрожь, Степанов прижался спиной к стене пещеры.

Снова прогрохотали тяжелые взрывы, земля под ногами пошатнулась, и с потолка посыпались мелкие камни.

– Все, – сказал Ситонг, – они отбомбились. Надо детей отнести в госпиталь, это рядом.

И он длинно выругался…

02.44

Сначала Сара пыталась сопротивляться. Билл придавил ее своим тяжелым, мускулистым телом к жесткому матрасу. Он жадно целовал ее лицо, шею, а потом нашел ее рот. Сара вдруг почувствовала слабость, и в голове у нее все стремительно завертелось, и она ощутила себя – на какое-то мгновение, отрешенно и со стороны – чужой и податливой. Она чувствовала, как дрожали ледяные пальцы Билла, пока он неумело раздевал ее. А после, чем ближе был этот молоденький веснушчатый рыжий парень и чем страшней и нежней ей с ним было, тем больше ей хотелось, чтобы все это сейчас исчезло, ушло, а рядом с ней был Эд, а потом она вообще перестала чувствовать что-либо, кроме себя, только себя, и этого парня, который был с нею…

02.47

– Ты сошел с ума, – сказал Файн, увидав в дверях Стюарта с мадам Тань. – При чем здесь Са…

– Тэйк ит изи! – прикрикнул Эд. – Мадам Тань и я любим друг друга.

Тань засмеялась своим серебристым смехом.

– Мы не умеем любить, – сказала она, – мы умеем быть покорными, а вы принимаете это за любовь.

– Покорность – это и есть любовь, – сказал Эд. – Как ты думаешь, Файн? Ты же у меня теоретик.

– Я думаю, что покорность – это начало бунта. Женщина должна быть ершистой и злой. И обязательно неожиданной. Только тогда мужчина пойдет за ней на край света.

– Такой может быть любовница, – сказала Тань, – на короткое время. Только жадных и властных женщин пугают любовницы. Мужчины всегда возвращаются к покорным и любящим.

– Да? – спросил Файн. – Черт его знает. Может быть… Будете пить?

– Нет, благодарю вас, – ответила Тань.

– А ты, Эд?

– Я выпью. С удовольствием выпью виски. И совсем безо льда. Просто пару добрых глотков виски.

– Тебе же скоро лететь…

– К черту. Никуда я не полечу. Пусть они проедут и поблагодарят за это очаровательную и покорную мадам Тань. Пусть они спокойно проедут по равнине и помолятся за меня своему богу.

– Их бог, – задумчиво сказала Тань, – является также и моим.

– Ваш бог стал нашим, – засмеялся Эд. – Бог всегда на стороне сильных.

– Сказал Адольф Гитлер, – добавил Файн, – в одной из своих исторических речей. Не трогай бога, Эд, он не любит, когда за него говорят земляне.

– Ты веришь в Бога?

– Нет. А что?

– Просто занятно…

– Я его боюсь…

Тань сказала:

– Включите какую-нибудь музыку, а то вы погрязнете в своих философских спорах.

– Включи радио, дерево, – сказал Эд. – Дама хочет музыки и не хочет философии.

– Наоборот, – сказала Тань, – я хочу философии, но только такой, которая разумна. А ее сейчас нет.