Рядом садится огненно-рыжая девушка в белой футболке с изображением Эйфелевой башни, и сразу же затыкает уши наушниками. Понятно. Не расположена к общению. Как и я. Спасибо ей. Люблю незнакомых людей, которые не хотят разговаривать со мной, предпочитая оставаться в своем мирке, где есть только один всегда приятный и понятливый собеседник. Не общение с тем, кто по воле случая оказался рядом – это своего рода вежливость, достойная уважения. В таких людях я чувствую родственную душу, и отвечаю им взаимностью, не пытаясь нарушить столь комфортное для них одиночество.
Проходит несколько минут. Командир корабля объявляет всё, что должен объявить, стюардессы показывают всё, что должны показать пассажирам – ремни безопасности, кислородные маски, спасательные жилеты, инструкции на тему что делать, если вдруг произойдет то, что, надеюсь, никогда не случится со всеми, кто сейчас сидит в самолете. Наверно этот ритуал всё-таки нужен, хотя ни разу не слышала, чтобы кому-то при авиакатастрофе помогли ремни, маски, жилеты и инструкции.
Наконец все формальности позади, самолет выруливает на взлетную полосу, разгоняется и отрывается от земли. Девушка рядом закрывает глаза и ставит на своем телефоне максимальную громкость. Там, в ее мире, гремит музыка. И даже если случится непоправимое, она навсегда останется там, обернутая любимой мелодией словно сплошным непробиваемым бронежилетом, ничего не поняв и не почувствовав.
Желудок мягко прижимает к позвоночнику, уши закладывает. Мне тоже очень хочется заткнуть уши наушниками, закрыть глаза, и утопить собственный страх в ревущем водопаде музыки – лучше максимально тяжелой, чтоб мозг вырубило напрочь от грохота ударных, чтоб забила она насмерть мой животный страх высоты и скорости...
Но я не отрываясь смотрю в иллюминатор на землю, стремительно уходящую вниз, на дома, в мгновение ока ставшие крохотными, на поля, уже похожие на неровные цветные заплатки старого лоскутного одеяла. Оказывается, мне зачем-то нужен мой страх, выворачивающий меня наизнанку... и одновременно дарящий знакомое приятно-щекочущее ощущение под ложечкой и внизу живота, предшествующее оргазму…
Это что-то новое. Никогда не думала, что смогу упиваться собственным ужасом, усилием воли тормозя руку, которая словно сама собой медленно сползает вниз, будто собирается расстегнуть пряжку ремня безопасности, затянутого поверх верхней части бедер…
Хотя зачем ее тормозить? Девушка слева погружена в себя, и вряд ли помешает, когда всё, что мне требуется в данный момент так это засунуть пальцы под ремень, и словно на тревожную кнопку нажать туда, куда требует тело, странно и необычно для меня возбужденное страхом.
Пальцы проникают под холодную пряжку… Сейчас я словно ворую у этого мира то, что и так принадлежит мне. Несколько нажатий – и мое тело сотрясается так, что я не могу понять, то ли самолет попал в турбулентность, то ли всё кончено и мы падаем вниз… то ли и правда всё кончено, но в хорошем смысле этого слова.
Проходит несколько секунд, я медленно извлекаю руку из-под ремня. По телу разливается приятная нега. Внизу горячо, но я надеюсь, что современное средство дорожной гигиены не подведет и заберет в себя весь мой ужас перед полетом, который излился сейчас из моего тела столь удивительным и – чего уж скрывать – неимоверно приятным для меня способом.
Тем не менее, сейчас мне стыдно за то, что я сделала. Перед собой. Той, для которой произошедшее – странная неожиданность, выпадающая за рамки моего привычного мира, где я добропорядочная девушка, которая никогда не позволит себе подобного в общественном месте. Стыдно… и одновременно сладко до щекотки в желудке, как у ребенка, укравшего конфету, и при этом не попавшегося на содеянном. Понимаю, что нельзя было, что плохо это – и улыбаюсь. Потому, что сейчас мне по-настоящему хорошо. Потому, что я гляжу вниз, на облака, похожие на белые круассаны, и больше не боюсь ни высоты, ни этого самолета, который может не только внушать страх, но и подарить освобождение от него.