В его тоне и взгляде сквозило столько оскорбительной наглости и высокомерия, что Омар вспылил:

– Окажите свою протекцию тому малому, кто едва освоил премудрости грамоты, о вы, защитник бедняков. Позволительно ли мне будет покинуть вас?

– Конечно, – равнодушно кинул ему Тутуш, натянул поводья и направился прочь. Но предварительно он задержался, чтобы бросить монетку в чашу рябого нищего в лохмотьях, который зашевелился и проговорил:

– Йа-ху-йа хак!

– Следуй за тем юнцом в коричневом плаще, – прошептал Тутуш как можно тише, чтобы никто, кроме нищего, не услышал его слов, – и не оставляй его до тех пор, пока не узнаешь, где он найдет себе пристанище.

– Повинуюсь, – ответил нищий, забрал монету, шумно зевнул и, шаркая, засеменил прочь, как будто щедрость вельможи завершила его трудовой день.

Омар пошел среди двигающихся теней, с удовольствием вдыхая ароматы очагов с тлеющим древесным углем и кизяком, запах непросохшей хлопковой ткани и жареного лука. Ну и пусть этот жирный Тутуш, зло думал Омар, смотрел на него свысока! У него есть пара дирхемов в поясе, и какое-то время он сможет оставаться сам себе хозяином. Можно вернуться в свое старое жилье и устроиться на ночлег под навесом на крыше, там, где сушат пряности. А стоит ему рассказать этим добрым людям о том, что нового произошло в мире, они и накормят его. Ах, если бы Рахим был рядом!

На улице Продавцов Книг он остановился у знакомого фонтана. Стоявшая там девушка словно в раздумье склонилась над бассейном, подставив горлышко кувшина под струйку воды. Омар уселся подле на камень, хотя теперь, когда он был рядом с ней, она, казалось, и не замечала его.

– Ясми, – прошептал юноша.

В полумраке под кроной платана ее глаза между краями чаршафа искали его. Нетерпеливо она откинула прядь волос со лба, и он расслышал ее частое легкое дыхание. Ясми стояла в темноте. Новая, незнакомая Ясми, лицо которой пряталось под чаршафом, тихая, пахнущая розовой водой. Вода переполнила кувшин и струилась вниз, но девушка не шевелилась. Она стала выше ростом, и ее обнаженная рука белела в темноте подле него.

– Ясми, – громким шепотом позвал он, – кого это ты ждешь здесь?

Она вздрогнула, словно он ударил ее.

– Глупец, – вскричала она, – совершенно непроходимый глупец… никого я не жду!

Кувшин взлетел в ее руках, она повернулась и исчезла в темноте улиц. Она бежала как безумная, поскольку каждый день, все эти три года она ждала его здесь. Она проглядела все глаза, уверяя себя, что Омар вернется.

От ствола платана отделилась фигура в лохмотьях. Нищий прихромал ближе и вгляделся в лицо человека, сидящего на камне.

– Во имя Аллаха милосердного, – заскулил нищий, – подайте бедным!

Даже среди беспорядочного нагромождения могильных плит цветы отвоевывали себе место и создавали волшебной красоты ковер над останками мертвых. И солнце, теплое солнце, освещало своими лучами желтые надгробные камни, высвечивая на них изображение круглых мужских тюрбанов, вырезанное в камне, или пучки цветов, но чаще вообще ничего – то были могилы женщин.

Под темными кипарисами собрались женщины, укрытые покрывалами, их головы склонялись друг к другу, губы шевелились. Они кружком рассаживались около могил, поглощенные разговором, лишь изредка поглядывая на маленьких детей, играющих или спящих тут же, в траве.

То была пятница, и женщины длинными процессиями направлялись в этот святой день на кладбище поминать усопших.

Придя на кладбище в этот день, женщины чувствовали себя свободнее. Кое-кто из старших девочек, беспокойно описав несколько кругов и улучив минутку, когда их не видели другие, убегал за кипарисы. Во время женского поминовения усопших никто из мужчин не осмеливался заходить в пределы кладбища. Но там, ближе к реке, где группами росли ивы, находились укромные тропки, где юноши поджидали своих возлюбленных.