И всё это достояние попало во владение одноглазой бестии на тонких ногах. Замужество для матушки стало шоком. Совместная жизнь с мужем и его мамашей началась в местной больничке посёлка Сетунь. В той больничке мамаша мужа была главврачом, а с жильём после войны везде было никак. Сетунь же – моя малая родина, тогда ещё была ближним Подмосковьем, которое застраивали пленные немцы. Так вот, свекровь взялась за невестку рьяно. Воспитывая своего сына без мужа, она была деспот и самодур – сын её слушался беспрекословно. Ко всему, жили они втроём в одной комнате. «Просыпаешься среди ночи, – вспоминала мама, – а на тебя смотрит из угла напротив стеклянное око бдящей свекрови».

Отношения между мужчиной и женщиной лучше всего объясняет только одно слово: непостижимость. Как написано в Книге притчей Соломоновых: «Три вещи непостижимы для меня и четырёх я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице». Отец за всю свою жизнь не обронил ни одного плохого слова о нашей матери, а когда мы, милые детки, жаловались на неё, а сестрица уже в зрелом возрасте пыталась развести их, отец всегда отстаивал её сторону. Он говорил, какая она необыкновенная, какая тонкая… а я своим детским носом всегда чуял в ней мента. В матушке была какая-то поверхностная правда – формальная, как закон постового. Вы нарушили – и всё. А то, что матушка уже после смерти батюшки долгими зимними вечерами наговорила мне о нём, сводилось к одной теме: «не мужик, тряпка, Дымов». Было, было в нём нечто мягкотелое и суетливое, что для любой женщины – просто беда. В своё время его мать над ним хорошо поработала. Однако чем больше он отталкивал от себя, тем больше и завораживал. Чем отталкивал, тем и привлекал – такой вот феномен.

Первого ребёнка, моего старшего брата, бабка вытравила сама. Тогда аборты были запрещены, но она была хирург, главврач больницы – как-то всё устроила. После первого аборта, оставшегося на её совести, родилась Танька. Потом был опять аборт. И опять мальчик. Мать больше не хотела детей и меня ждала та же участь. Спас отец. Он вовремя вернулся из какой-то поездки и, узнав, куда и зачем легла жена, со скандалом вывез её оттуда. Так что назвать отца «тряпкой» мать поторопилась. Я категорически не согласен.

По поводу несостоявшегося аборта на меня недавно обрушилась одна мысль, и уже не отпускала ни в какую. Она меня заворожила, как завораживает тайна, и взорвала мозг, как взрывает истина. Я просто узнал, что буквально сразу же после соединения сперматозоида с яйцеклеткой возникает жизнь. Больше того, учёные зафиксировали свечение вокруг зародыша, мол, это и есть душа будущего человека. То есть, надо мной, уже светился божественный нимб жизни, когда меня захотели лишить всего.

Был огромный период жизни, когда меня мучил страх. Да что там говорить, страх наплывами подступал всю сознательную жизнь! Повода не было, а я боялся. Чего? Может того скребка, которым вычищают плод? Этот вопрос, не получив ответа, завис в моей голове. Как и то, почему смерть отца потрясла меня до глубины души, уход же матери никак не отразился на моём душевном состоянии. И никаких чувств, кроме облегчения я не испытал. Был у меня и другой опыт. Опыт потусторонней жизни. Видно, грань жизни и смерти была так неразличима, что я часто пересекал её, и как бы жил под покровом метафизики. Я ощущал себя жителем сразу двух миров. Для художника – бесценный опыт. То есть моя биология с анатомией жили в этом «лучшем из миров», а дух блуждал уже по искривлённым дорожкам инобытия. Страх же окрашивал всё в белесые цвета Смерти.