Фу, как по́шло. Не хочу смотреть, но не могу отвернуться.

Наконец он останавливает хрень с губами-руками, потом обхватывает мать мускулистыми руками и обнимает ее. Она такая крохотная и беленькая на фоне его темной силы, что напоминает мне фарфоровую куклу, которую душит в объятиях большой бурый медведь. Ее голова откинута назад под странным углом, когда он прижимает ее к огромной грудной клетке. Его локти, кажется, обхватывают ее шею, и я только надеюсь, что голова не отломится, как однажды у фарфоровой куклы Имми.

Наконец, когда в глазах уже начинает темнеть оттого, что я задерживал дыхание так долго, он отпускает ее, и я хватаю ртом воздух. Слава богу. Не поцеловались, потому что это было бы уже просто запредельно.

Но это еще не конец.

Ему все еще необходимо держаться за какую-либо часть ее анатомии, и потому он снова берет ее за руку. Ведет к увитой виноградом перголе, и они исчезают под ней, пропадая из виду.

Черт! Я медленно возвращаюсь к постели и бросаюсь на нее.

Кто он? И кто он ей?

Я знал, как только увидел его на террасе, – стоит будто хозяин, явно кто-то важный. Мне позвонить папе? Ну, то есть папа мне не папа, но другого у меня никогда не было. Я знал, что когда-нибудь он для чего-то пригодится.

Папа, понятно, не обрадуется, если его жену растерзает на террасе большой кипрский медведь. Я тянусь за мобильником и включаю его. Что я скажу?

Господи. Я просто не могу. Он так и так считает меня чокнутым. Я прекрасно знаю, что он вынужден терпеть меня, потому что любит маму, а я иду в комплекте. К несчастью, я никуда не гожусь в большинстве игр с мячом, хотя и полон энтузиазма. Когда я был младше, он пытался учить меня, но я всегда в итоге чувствовал, что подвожу его, потому что никогда не попадал в основной состав. А потом оказался золотой уткой, когда он пришел посмотреть крикетный матч, потому как нервничал. Имей я способности к таким вещам, это бы очень помогло нашим отношениям, но он, по крайней мере, любит и защищает маму от всех других, кто ее домогается.

Вроде того типа под перголой в данный момент.

Но вообще-то забавно. Вот я все мечтал побыть с ней наедине без папы, рядом с которым у меня всегда ощущение, что я мешаюсь под ногами… и вот пожалуйста: не прошло и двадцати четырех часов, а я уже хочу, чтобы он был здесь.

Может, все же лучше послать ему сообщение?… Проверяю телефон и обнаруживаю, что там всего восемнадцать пенсов на счету. Не получится. А если бы и получилось, что бы он мог сделать-то?

Здесь больше никого, кроме меня. И Имми, но она не в счет.

Так что… остается одно: придется мне справляться в одиночку.

Я вступлю в бой за честь моей матери.

– Ты выглядишь… точно так же.

– Нет, Алексис, разумеется, нет. Я старше на двадцать четыре года.

– Хелена, ты прекрасна – так же, как тогда.

Жар прихлынул к уже пылающим щекам Хелены.

– Как ты узнал, что я здесь?

– Услышал слухи в деревне. Потом около полудня мне позвонил Димитриос и сказал, что видел золотоволосую леди и ребенка на дороге из Пандоры, и я понял, что это, наверное, ты.

– Кто такой Димитриос?

– Мой сын.

– Ну конечно! Конечно! – Хелена рассмеялась, успокаиваясь. – Мы с Имми остановились по дороге сорвать виноград, и я увидела, как он уставился на меня. Я подумала, что это ты… как глупо… он совсем как ты.

– Ты хочешь сказать, он совсем как я был раньше.

– Да. Да.

Они помолчали.

– Ну и как ты, Хелена? – решился он. – Как ты жила все эти годы?

– Жила… хорошо, да, хорошо.

– Ты замужем?