Но для Оливии тетушка не делала никаких скидок. Мало того что эта заморская девица обручилась с Владимиром и он готов ради нее забыть своих родных, но она еще и иноземка, басурманка и, должно быть, – о ужас! – студентка! Этим страшным словом тетушка клеймила тех «пропащих» людей, которые читают непонятные книжки, не ладят с полицией и не крестятся во время грозы. И что хуже всего – Оливия была англичанкой! Тетушка, за всю жизнь выезжавшая из Лесного всего три раза – два раза в Москву и один в Петербург, никогда не видела англичан и судила об Англии и ее обитателях по англофобским статьям в русских газетах. Она заранее старалась представить себе, как выглядит Оливия, и возникавшие перед ней образы были один причудливей другого: то это была соблазнительная сирена – губительница неосторожных мужчин (как в пошлых романах, которыми она зачитывалась), то «лохматая нигилистка» – постоянная мишень для нападок реакционных газет, то рыжее, большеротое страшилище в очках, каким обычно изображались англичанки на карикатурах.

Она встретила нежеланную гостью ледяным поклоном, вызвавшим улыбку у присутствующих и совсем не замеченным Оливией, которая тотчас же отправилась переодеваться, решив, что тетушка, очевидно, стесняется посторонних. Вечером, когда оба брата вернулись домой, а дети уже спали, оживленная болтовня тетушки была внезапно прервана вежливым, но решительным замечанием:

– Володя, тебе пора спать.

– Как, без ужина? – вскричала старушка. – Но я еще и не разглядела его толком! И братья только что пришли! Нет, нет, пусть посидит.

– Прошу извинить меня, – сказала Оливия на ломаном русском языке, – но я выполняю предписание доктора Славинского.