– Добрый вечер, Сергей Васильевич, – сказала Вероника. – За что же благодарите?

– За то, что вы пришли.

– Какое здесь будет представление? – спросила она, указывая на афишу.

«Зачем спрашиваю? – мелькнуло при этом у нее в голове. – Ведь мне это совершенно безразлично!»

– Представление будет завтра в парковом павильоне. – В его голосе по-прежнему не слышалось ни отзвука волнения. – Что-то в цирковом духе – жонглеры, вольтижеры и дрессированные собачки.

– А сегодня?

– Сегодня можно просто погулять в парке. Если вы окажете мне честь.

– По-моему, вы надо мной смеетесь, – вздохнула она. – Разговариваете как с паненкой во время мазурки под маменькиным приглядом.

– Нисколько. Не смеюсь, а трепещу перед вашей серьезностью.

– Господи, да с чего вы взяли! – воскликнула Вероника.

– Что вы серьезная барышня? Этого трудно не заметить. У вас даже волосы лежат на щеках каким-то весьма серьезным и гармоничным образом. Вот эти сети.

Сергей Васильевич поднял руку, и Веронике показалось, он сейчас коснется ее щеки, на которой пряди волос действительно переплетались, как сеть. Но он лишь взялся рукой за садовую решетку и спросил:

– Пойдемте?

Она кивнула и вошла в ворота.

Людей в выходной день в Городском саду было много, тем более что и погода стояла прекрасная. В глубине парка играл духовой оркестр, и его звуки усиливали ощущение беспечности, которое создавалось и ясностью ранневечернего света, и нежностью майской листвы, и разноцветными воздушными шариками, что гроздьями покачивались над аллеями в руках у торговцев, и всем-всем-всем, что составляло прелесть гуляния в Городском саду.

Вероника с удивлением поняла, что эти слова – прелесть гуляния – пришли ей сейчас в голову впервые. Хотя бывала она здесь, конечно, не раз – и Цейтлины часто брали ее с собой, когда совершали вечерний променад, и звали пройтись медсестры, с которыми она подружилась в городской больнице, где тоже помогала Лазарю Соломоновичу на приеме, и пациент один, инженер-железнодорожник, угощал ее здесь однажды мороженым… Но никогда еще она не чувствовала, гуляя, такого абсолютного, такого беспечного счастья, как сейчас, идя по аллее рядом с Сергеем Васильевичем. Притом что он был последний человек, с которым вообще могло связываться представление о беспечности.

– Как ваше здоровье? – спросила Вероника.

– Спасибо. Хорошо.

– Вам повезло, что легкое не было задето. И что Лазарь Соломонович так искусно сшил ткани. Иначе то поспешное исчезновение могло оказаться для вас роковым.

Вероника вспомнила, как рано утром, войдя в процедурную комнату, увидела не просто пустую, но еще и заправленную кровать, и как потемнело у нее в глазах оттого, что она решила, будто за те три часа, на которые, выполняя его пожелание, она уходила к себе в комнату спать, он умер и его уже свезли в морг.

– Обошлось благополучно, как видите, – сказал Сергей Васильевич.

– Теперь вижу.

А тогда Вероника выбежала из процедурной на подкашивающихся ногах, и Лазарь Соломонович, с которым она столкнулась в дверях, смог ее успокоить лишь тем, что за ночь пациент не умер точно, и раз ушел сам – а это, без сомнения, так, поскольку в дом никто ночью не входил, – значит, дела его не так уж плохи.

Что Артынов и теперь не считает нужным объясниться, рассердило Веронику. Идет рядом с невозмутимым видом, бросает ничего не значащие вежливые фразы! Будто полгода назад они и в самом деле расстались на балу после мазурки.

– Сергей Васильевич, – останавливаясь посередине аллеи, сказала она, – я, конечно, рада, что вы благополучны. Но должна была встретиться с вами не только для того, чтобы осведомиться о вашем здоровье.